Знаменитый русский этнограф и путешественник николай николаевич миклухо-маклай. Николай Николаевич Миклухо-Маклай: биография краткая

Реферат выполнил: ученик 8 «А» средней школы №10 Бабиков М. С.

г. Краснокамск 2009 г.

Никола́й Никола́евич Миклу́хо-Макла́й (родился 17 июля (5 июля по старому стилю) 1846 года, село Языково-Рождественское Боровичского уезда, Новгородская губерния - умер 14 апреля (2 апреля по старому стилю) 1888 года, Санкт-Петербург) - русский этнограф, антрополог, биолог и путешественник, изучавший коренное население Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании (1870-1880-е годы), в том числе папуасов северо-восточного берега Новой Гвинеи (Этот берег в русскоязычной литературе называют Берег Миклухо-Маклая).

День рождения Миклухо-Маклая является профессиональным праздником этнографов.

Биография

Николай Николаевич Миклухо-Маклай родился в семье железнодорожного инженера Н. И. Миклухи - русского инженера-путейца, строителя Николаевской железной дороги и первого начальника Московского вокзала.

Семья имела потомственное дворянство, которое заслужил прадед Миклухо-Маклая - уроженец Черниговщины запорожский казак Степан Миклуха, отличившийся при взятии Очакова (1788).

Юные годы

Позднее семья переехала в Санкт-Петербург, где с 1858 года Николай продолжил обучение во Второй Санкт-Петербургской гимназии. Окончив курс гимназического обучения, Миклухо-Маклай в качестве вольнослушателя продолжает обучение на физико-математическом факультете Петербургского университета. Учёба не была долгой. В 1864 году, за участие в студенческих сходках Миклухо-Маклая отчисляют из университета и он, на средства собранные студенческим землячеством, уезжает в Германию. В Германии он продолжает учебу в Гейдельбергском университете, где изучает философию. Через год Миклухо-Маклай переводится на медицинский факультет Лейпцигского университета, а затем Йенского университета. В Йенском университете Николай знакомится с известным зоологом Э. Геккелем, под руководством которого начинает изучать сравнительную анатомию животных. В качестве ассистента Геккеля Миклухо-Маклай совершает путешествие на Канарские острова и в Марокко. После окончания университета в 1868 Миклухо-Маклай совершает самостоятельное путешествие по побережью Красного моря, а затем, в 1869 году, возвращается в Россию.

Становление учёного

Кругозор молодого исследователя расширился, и он перешел к более общим вопросам естествознания - антропологии, этнографии, географии. В этих областях Миклухо-Маклаю удалось достичь определенных успехов. Особенно интересен его вывод о том, что культурные и расовые признаки различных народов обусловлены природной и социальной средой.

Совершает Миклухо-Маклай и очередное крупное путешествие. В 1870 году году на военном корабле «Витязь» он отправляется в Новую Гвинею. Здесь, на северо-восточном берегу этого острова, он проводит два года за изучением быта, обычаев, религиозных обрядов аборигенов (папуасов). Начатые на Новой Гвинее наблюдения Миклухо-Маклай продолжает на Филиппинах, в Индонезии, на юго-западном берегу Новой Гвинеи, на полуострове Малакка и островах Океании.

В 1876-1877 годах ученый снова проводит несколько месяцев на северо-восточном берегу Новой Гвинеи, вернувшись к тому племени, жизнь которого он наблюдал ранее. К сожалению, пребывание его на острове было недолгим, и признаки анемии и общего истощения вынудили его покинуть остров и отбыть в Сингапур. Лечение заняло более полугода. Недостаток финансовых средств не позволил Миклухо-Маклаю вернуться в Россию, и он был вынужден перебраться в Сидней (Австралия), где поселился у российского консула. Затем Миклухо-Маклай некоторое время живет в Английском клубе, а потом перебирается в дом общественного деятеля, учёного-зоолога и председателя Линнеевского общества Нового Южного Уэльса У. Маклея. Маклей помогает Миклухо-Маклаю реализовать высказанную им на Линневском обществе идею строительства Австралийской зоологической станции. В сентябре 1878 года предложение Миклухо-Маклая было одобрено и в заливе Уотсон-Бэй (_en. Watsons Bay) по проекту сиднейского архитектора Джона Киркпатрика начато строительство станции, которая получила название Морской биологической станции.

В 1879-1880 годах Миклухо-Маклай совершает экспедицию на острова Меланезии, в частности на остров Новая Каледония, и в очередной раз посещает северо-восточный берег Новой Гвинеи.

В 1882 году учёный возвращается в Россию. В планы Миклухо-Маклая входили строительство морской станции и русского поселения на северо-восточном побережье Новой Гвинеи (Берег Маклая). Миклухо-Маклай предлагал и свою программу экономических и социальных преобразований жизни островитян. Аудиенция у Александра III не принесла результатов. Планы учёного было отвергнуты, но ему удалось решить вопросы погашения долгов и получить финансовые средства на дальнейшие исследования и издание собственных трудов.

В 1883 году Миклухо-Маклай покидает Россию и возвращается в Австралию. В Батавии он встречает российский корвет «Скобелев» (новое название корвета «Витязь») и не может отказать себе в желании вновь посетить берег Маклая, куда намеревался зайти командир корабля адмирал Копытов. Несколько дней, с 17 марта по 23 марта, Миклухо-Маклай проводит в знакомых местах. Несмотря на то, что ученый договорился с жителями острова Сегу о строительстве своего дома на острове Мегаспена, вернуться на Берег Маклая ему было уже не суждено.

В 1884 году он женится на Маргарите Робертсон, дочери крупного землевладельца и политического деятеля Нового Южного Уэльса.В 1886 году году учёный вновь возвращается в Россию и снова предлагает императору «Проект Берега Маклая» как противодействие колонизации острова Германией. Однако и эта попытка не принесла желаемого результата.Изношенный организм исследователя слабо сопротивлялся болезням и в вечером 2 апреля 1888 года великий российский ученый скончался в клинике Вилие в Санкт-Петербурге.

;Отец:Николай Ильич Миклуха (1818 - 1858) - русский инженер-путеец. Строитель Николаевской железной дороги и первый начальник Московского вокзала.;Мать:Екатерина Семёновна Беккер - дочь героя Отечественной войны 1812 года полковника Семёна Беккера.;Братья:Брат Владимир Миклухо-Маклай (1853-1905) - морской офицер, героически погиб в Цусимском морском сражении. :Младший брат - геолог и народоволец Михаил Миклуха

Жена Миклухо-Маклая и его дети, вернувшиеся после смерти учёного в Австралию, в знак высоких заслуг ученого до 1917 года получали российскую пенсию, которая выплачивалась из личных денег Александра III, а затем Николая II.

Память об учёном

* В 1947 году имя Миклухо-Маклая присвоено институту этнографии АН СССР.

* В 1947 году режиссером А.Е. Разумным снят художественный фильм «Миклухо-Маклай».

* В 1996 году, в год 150-летия со дня рождения Миклухо-Маклая, ЮНЕСКО назвало его Гражданином мира.

* В том же году у здания Музея им. У. Маклея (Macleay Museum) на территории Университета Сиднея (University of Sydney) установлен бюст учёного (скульптор Г. Распопов).

* В Москве есть улица Миклухо-Маклая.

«ЧЕЛОВЕК С ЛУНЫ» И ЕГО ЗЕМНЫЕ ЖЕНЩИНЫ

ГЕРОЙ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Прославленный русский путешественник, ученый, гуманист. Об этом человеке написано немало биографических книг. Большая часть их принадлежит к разделу детской литературы. Оно и понятно: жизнь знаменитого русского путешественника полна приключений и экзотики. Ну а как с «биографиями для взрослых»? Их совсем мало, и, к тому же, они явно скупы на факты личной жизни путешественника. Может быть поэтому все, что мы знаем о нем, мы знаем из детских книг. А это, согласитесь, слишком мало.

Впрочем, за границей о нем знают еще меньше. Одна из редких книг о нем вышла не так давно в Австралии. В ней утверждается, что Миклухо-Маклай представлялся ученым-путешественником только для прикрытия, на самом же деле он был... хорошо законспирированным шпионом, агентом царского правительства.

Кем же был на самом деле Миклухо-Маклай? Что это был за человек? И о чем умолчали его «детские» и «взрослые» биографы?

Николай Николаевич с детства показал себя странным мальчонкой. Маленького роста, щупленький и бледненький, он был невероятно подвижен и энергичен. При всей своей непоседливости, был молчалив, упрям, дерзок и удивительно смел. Кажется, он совсем не боялся боли: однажды, поспорив с приятелями по гимназии, проколол ладонь большой швейной иглой - и даже не ойкнул. В кругу одноклассников, более рослых и сильных, его никто не смел обидеть: несмотря на тщедушный вид, дрался Николенька, как сумасшедший, не щадя ни себя, ни противника. Мальчишеское уважение он снискал еще и полным отсутствием брезгливости. Переехала конка бездомную собаку - он тут как тут: уже ковыряется палкой в собачьих потрохах, пытаясь определить, где там сердце, где печенка, где желудок... Запросто может взять в рот лягушку или большую волосатую гусеницу. Его гимназический ранец - настоящий морг для дохлых крыс и ворон.

Лишь две проблемы с ним у родителей: мальчик почти ничего не ест и часто болеет. За столом только и смотри, чтобы не подсунул свою тарелку кому-нибудь из братьев. Те все слопают, что ни дай, а этому - так попробуй угоди! И то не хочу, и это не хочу, и вообще, макнул пару раз ложку в тарелку - и все: «Я уже покушал!» И доктору его показывали - прописал какую-то горькую микстуру - а все одно плохо ест, совсем вон уже одна кожа да кости!

Николай Николаевич всю жизнь будет мало есть и много болеть. И столь же стойко переносить боль - почти всегда на ногах, работая. Сколько раз самые опытные и лучшие врачи, обследовав его, находили, что ситуация безнадежна. Сколь часто слышал он рекомендацию «приводить дела в порядок» и «писать завещание». Но всякий раз он каким-то непостижимым образом побеждал болезни, вставал на ноги и вновь принимался за работу. «У меня очень эластичная натура...», - объяснял он удивленным врачам свое выздоровление. За всю жизнь этот человек написал около пятидесяти завещаний.

После его смерти, - прожил Миклухо-Маклай всего сорок два года, - анатомы, вскрывавшие труп усопшего, будут крайне озадачены. Они не обнаружат ни одного здорового органа! А мозг усопшего вообще приведет их в замешательство. Ибо это будет не мозг, а какое-то жуткое черное месиво - одна сплошная опухоль...

Какая же сила поднимала с больничной койки этого странного, страдающего одновременно несколькими десятками недугов человека? Можно сказать, что сила эта - невероятная воля и целеустремленность. «Кто хорошо знает, что он должен делать, тот приручит судьбу». Это старинное индийское изречение служило Миклухо-Маклаю жизненным девизом.

ТРУДОГОЛИК

Когда нет друзей, лучшие товарищи - книги. Оно и к лучшему: «чтение - это беседа с мудрецами, а действие - это столкновение с дураками». Чернышевский, Писарев, Шопенгауэр - любимые авторы и, одновременно, учителя. Принципиальные, следует заметить, учителя. Без сантиментов. Вот и студентом Николай Миклухо-Маклай стал таким же бескомпромиссным: своевольным, дерзким, неугодливым... И, как следствие, такая запись в «Деле вольнослушателя физико-математического факультета Николая Миклухи»: «...исключить без права поступления в другие высшие заведения России».

Теперь продолжить образование можно было только за границей. Добыв через знакомого врача фальшивую справку о болезни легких, Маклай сумел получить заграничный паспорт. Дверь в Европу была открыта.

За границей он получит блестящее образование и совершит свое первое путешествие - в Африку. Это будет потом, а пока, в день отъезда, в корзину со своими скромными пожитками он прячет запрещенный роман Чернышевского «Что делать?». В скором времени эта книга заменит ему Библию, а один из героев романа, Рахметов, послужит тем идеалом, на который он станет равняться.

Как и Рахметов, он будет отныне презирать всякую болтовню и прочие человеческие «слабости» - любовь, домашний уют, милые семейные праздники. Смысл его жизни сконцентрируется в одном слове - польза. Все ради пользы отечеству и человечеству, ничего для себя. И даже для родных - ведь это почти одно и то же! Мать и его любимая сестра Ольга, обе больные туберкулезом, жившие совсем небогато, превратят свою жизнь в сплошное собирание денег для его путешествий. В ответ Маклай будет отправлять им посылки... со своим грязным бельем.

Грязное белье - вовсе не злая насмешка и не черная сыновья неблагодарность, а... вынужденная необходимость. Он настолько весь ушел в работу, что постирать белье ему не только некогда, но и негде. А отдать в прачечную - просто не за что! «Презренные гроши», как он любил говорить, нужны были для работы, для покупки приборов, инструментов, препаратов... Однажды в Константинополе русский консул, узнав о прибытии в Турцию Миклухи-Маклая, в то время уже известного всей Европе ученого-путешественника, радушно встретил его и, в порыве восторженного великодушия, воскликнул: «Требуйте все, что душе вашей угодно!». Маклай на секунду задумался. «Я хотел бы сдать в стирку грязное белье... за ваш счет, - застенчиво ответил он. - Я так издержался...». Русский консул открыл от удивления рот...

Можно без преувеличения сказать, что Миклухо-Маклай был одержимым трудоголиком. Работал он не по часам, а до предельной стадии усталости, до полного изнеможения. Выматывался так, что засыпал мгновенно, едва прислонившись головой к подушке.

Однажды он даже ухитрился проспать знаменитое мессинское землетрясение 1869 года, и только наутро узнал, что большинство жителей всю ночь не могло сомкнуть глаз. Позднее он со смехом вспоминал, как однажды вечером, придя в поселок к папуасам, он, невероятно уставший, лег посреди деревни и тотчас же уснул. Проснулся он от странного ощущения - сильно саднила «неблагородная» часть спины. Открыв глаза, он обнаружил, что кто-то сильно исколол его ягодицы. Позже выяснилось следующее.

Когда он уснул, перепуганные папуасы, подойдя к нему поближе, стали кричать и улюлюкать, желая напугать непрошенного гостя. Но гость никак не реагировал на шум и угрозы. Поскольку убить спящего «луноликого» человека - кто знает, может, он злой колдун? - папуасы не решались, то, после короткого совещания, они принялись тыкать копьями в его ягодицы - самое, по их мнению, безопасное для жизни место. И снова странный гость не выказал никакой реакции. Стали тыкать сильнее - опять никакой реакции. Может, он умер? И лишь когда какой-то смельчак попытался проверить это, просунув копье меж зубов спящему, Маклай, вдруг громко, сквозь полудрему, что-то пробормотал на непонятном, «колдунском» языке. Папуасы, решив было, что это страшное проклятие, побросали копья и убежали в лес. И уже не беспокоили его до утра, пока он не проснулся.

«КТО НИЧЕМ НЕ РИСКУЕТ, НИЧЕГО НЕ ДОБЬЕТСЯ»

Вот так просто лечь и уснуть посреди разгневанных дикарей-людоедов сможет, наверное, не каждый. Для этого, кроме усталости, требуется еще и большое мужество. А Миклухо-Маклай, как мы уже знаем, был человеком редкого мужества и необыкновенной смелости. Вот уж действительно, «великие герои всегда невысоки», как замечает польская пословица.

Однажды в Германии он обедал в небольшом ресторанчике со своим товарищем по учебе князем Александром Мещерским. Рядом с их столиком расположилась большая группа немецких студентов. Местная компания была в хорошем подпитии, оттуда то и дело с разной степенью возбуждения доносилось: «Германия!.. Ах, Германия!.. Да, Германия!..» Вдруг из нее отделился какой-то огромный студент и, подойдя к Маклаю, с вызовом заявил: «У вас, господа, кажется, есть свое мнение? Так мне, во всяком случае, послышалось. Может, вы осмелитесь высказать его вслух и тогда мы с вами... м-м... поспорим?» Все взоры пьяной толпы устремились на двух русских. «Если не возражаете, - спокойно ответил Маклай, - сперва я выскажу свое мнение вам лично. Подойдите ближе. Еще ближе». Пьяный верзила пригнулся совсем низко к маленькому русскому. Потом распрямился с достоинством. «Вы удовлетворены моим разъяснением?» - спросил русский студент. «Д-да... вполне!» - сказал верзила и вернулся к своей компании.

«Что же вы ему нашептали?» - с любопытством спросил слегка побледневший Мещерский. - «Я сказал: «Князь Мещерский будет моим секундантом. Я попадаю в туза с десяти шагов. Стреляться будем только с десяти... Но может, вы все же предпочитаете вернуться за стол живым?» Как видите, он предпочел вернуться за стол живым».

Во время путешествия по аравийскому полуострову, он примкнул к толпе паломников, отправлявшихся к святым местам на одном из пароходов. Чтобы не вызывать подозрений, Маклай обрил голову, надел мусульманский тюрбан и переоделся в арабский халат. Он и не подозревал, что, взойдя на этот пароход, он окажется в окружении самых ярых религиозных фанатиков - членов «священного братства кадиров». Когда он это понял, было уже поздно. К тому же, на пароходе не оказалось ни одного европейца - так что помощи ждать было неоткуда. Один из паломников, седобородый кадир в белом одеянии и с огромным тюрбаном на голове, несколько раз обойдя вокруг странного паломника, вдруг закричал:

Среди нас неверный! Надо выбросить его за борт! За борт!

Кадиры загалдели, повскакивали со своих мест и окружили Маклая. Молодой кадир подступил к нему вплотную и, изловчившись, схватил за шею. К счастью, самообладание не оставило русского путешественника. Он мягко, но решительно отвел руку кадира, развязал мешок и вынул микроскоп. Кадиры отпрянули: вид незнакомого предмета испугал их не на шутку. Маклай не стал терять времени: размахивая микроскопом, он загнал седобородого смутьяна в трюм и захлопнул люк. А затем, обернувшись к разъяренной толпе, он выкрикнул на арабском: «Я - доктор!» Эта фраза спасла ему жизнь: доктора у мусульман пользуются особым уважением.

И только очутившись на берегу, он объяснил незадачливым членам «священного братства» назначение микроскопа. Кадиры хохотали, ухватившись за животы. Улыбался в усы и седобородый кадир...

«Кто ничем не рискует, ничего не добьется», - говорил Миклухо-Маклай. Однажды кто-то из папуасов спросил его, смертен ли он? Маклай вручил ему копье и предложил это проверить. Безумец? Великий психолог? Наверное, и то, и другое. Когда копье уже было занесено для броска, другие папуасы встали вкруг Маклая кольцом: нельзя убивать Бога! А если даже и не Бога, то - настоящего друга.

«ТАМО БИЛЕН»

Одной смелости явно мало для того, чтобы завоевать уважение папуасов. Требовалось проявить и мудрость, и справедливость, и, если понадобится, силу. Справиться с этой задачей оказалось довольно не трудно. Достаточно было подстрелить из ружья птицу, или поджечь чашу с водой, незаметно подлив в нее спирта. Куда сложнее - завоевать доверие и любовь туземцев. «Раньше, - отмечал Маклай в дневнике, - они говорили только «тамо рус», человек из России, и «каарам тамо» - человек с луны. Теперь чаще всего они говорят обо мне «тамо билен» - хороший человек. Может, «тамо билен» важнее, чем «карам тамо»... Во всяком случае, быть «тамо билен» труднее, чем «каарам тамо» или «тамо рус»...»

Он, действительно, совершил чудо: в то время как другие европейцы, высаживаясь на берега Новой Гвинеи, добивались лишь одного уровня общения: «мы вам - зеркальце и виски, вы нам - золото и рабов», Маклай изучил жизнь папуасов изнутри, став для них настоящим другом и защитником. Он лечил их, давал нужные советы, обучал полезным навыкам, разрешал споры и останавливал войны. Он привез с собой и посеял в землю Новой Гвинеи семена полезных растений - тыквы, арбуза, бобов, кукурузы. Около его хижины прижились плодовые деревья. Многие папуасы сами приходили на его огород за семенами. За это и за многое другое Маклая любили. Его приглашали в качестве почетного гостя на крестины, свадьбы, похороны и другие важные события. В его честь устраивали праздники и именовали новорожденных.

Все это далось не даром. Поздно ночью при свете мерцающей лампы он записывает в дневник: «Становлюсь немного папуасом; сегодня утром, например, почувствовал голод во время прогулки и, увидев большого краба, поймал его и съел сырого... Утром я зоолог-естествоиспытатель, затем, если люди больны, повар, врач, аптекарь, маляр и даже прачка... Одним словом, на все руки... Вообще при моей теперешней жизни, то есть когда приходиться быть часто и дровосеком, и поваром, и плотником, а иногда и прачкою и матросом, а не только барином, занимающимся естественными науками, - рукам моим приходится очень плохо. Не только кожа на них огрубела, но даже сами руки увеличились, особенно правая... Руки мои и прежде не отличались особенною нежностью, но теперь они положительно покрыты мозолями и ожогами...»

«Счастье, - писал Лев Толстой, - это удовольствие без раскаяния». Возможно, это тяжелое, наполненное опасностями, трудами и болезнями время, было одним из самых счастливых в жизни русского путешественника. Он достиг того, к чему стремился. Он творил добро, и это добро приносило пользу всем - и людям, которые его окружали, и науке, которой он служил.

Когда за ним пришел корабль, и нужно было уезжать, проводить Маклая вышли все папуасы. От его хижины до самого берега они бежали за ним следом и кричали:

Останься с нами, Маклай! Мы будем делать все, что ты нам прикажешь, только не уезжай! Не покидай нас, брат! Останься с нами!

Суровое сердце Маклая не выдержало, и он расплакался. Впервые расплакался - на глазах у всех! Но сейчас он уже не беспокоился о том, что эти люди могут подумать о нем. О «человеке с Луны», который плачет, как простой смертный... Пожимая руки своим друзьям, он говорил им:

Я вернусь! Баллал Маклай худи! Слово Маклая одно!

«ДОКТОР! ВЫ - НЕГОДЯЙ!»

Покидая остров, Маклай предупредил папуасов:

После меня могут придти плохие белые люди - они обманывают, крадут людей и даже убивают. Слушайте меня и делайте, как я скажу... Если корабль покажется в море... отошлите женщин и детей в горы. Спрячьте оружие. Выходите на берег без оружия. Потому что у них есть огонь, который убивает, и ваши копья не помогут...

А если приплывает тамо билен, друг Маклая? - спросил один из папуасов.

Тогда этот человек скажет два слова: «Абадам Маклай» - «Брат Маклая». Это будут наши с вами тайные слова...

Год спустя немецкий натуралист, доктор Отто Финш, собираясь посетить Новую Гвинею, встретился в Сиднее с русским путешественником. Николай Николаевич, не зная о секретной миссии своего германского коллеги, сам дал ему парольные слова. Папуасы, естественно, сердечно встретили посланника своего белого покровителя. А тот поспешил снять российский флаг у хижины Маклая и водрузил на побережье флаг своего государства. А затем объявил об аннексии этой территории Германией.

Негодованию Миклухо-Маклая не было предела. Он шлет телеграмму германскому канцлеру Бисмарку: «Туземцы берега Маклая отвергают германскую аннексию. Маклай». Еще одна телеграмма отправляется доктору Финшу: «Доктор Финш, Вы - негодяй!» В тот же день Маклай пишет письмо Александру III: «Прошу о даровании туземцам берега Маклая российского покровительства, признав его независимым... во имя человеколюбия и справедливости, чтобы воспротивиться распространению на островах Тихого океана людокрадства, рабства и самой бессовестной эксплуатации туземцев...». Никакой обратной реакции от названных адресатов не последовало.

Маклай не успокаивался: он стал посылать во все научные журналы и общества Европы и Америки статьи и письма, разоблачавшие хищническую политику колонизаторов. Он даже планировал поехать в Берлин, - уж не пригласить ли на дуэль «херра» Финша? - однако события развивались слишком стремительно. Не прошло и месяца, как над другой частью территории Новой Гвинеи провозгласила свой протекторат Британия. Мечты о папуасской независимости окончательно рухнули.

Единственная удача: после его выступлений в мировой печати, многочисленных писем и обращений к влиятельным государственным и общественным деятелям различных стран, Франция и Нидерланды официально запретили работорговлю в своих колониях.

Бросив научные занятия и семью, Маклай поспешил в Россию. Разрушив все преграды, он пробился к Александру III, отдыхавшему в Ливадии, и изложил царю свой план основания русской колонии на берегу Маклая или же на одном из островов Тихого океана. «Ты дипломат, Миклуха, - сказал царь, выслушав ученого. - Но меня на мякине не проведешь... Ссориться с Бисмарком из-за каких-то там папуанцев я не собираюсь».

Тогда Маклай решился на последнее средство. Разместил в нескольких газетах такое объявление: «Известный путешественник собирает всех желающих поселиться на Берегу Маклая и на островах Тихого океана...»

Уж не коммуну ли он задумал организовать на Новой Гвинее? Так и есть. «Члены коммуны, - писал он в сопровождавшей объявление статье, - станут сообща обрабатывать землю. Продукты будут распределяться по труду. Каждая семья построит отдельный дом. Селиться можно лишь на землях, не занятых туземцами. Деньги отменяются... Колония будет составлять общину с выборными органами управления: старейшиной, советом и общим собранием поселенцев. Ежегодно вся чистая прибыль от обработки земли будет делиться между всеми участниками предприятия и соразмерно их положению и труду...». Он подготовил подробный план устройства «рационального общества», где не будет угнетения человека человеком, где все трудятся и получают по труду.

Представьте, эта фантастическая мечта русского путешественника вполне могла реализоваться!

В ШАГЕ ОТ МЕЧТЫ

Произошло то, на что он даже в самых пылких своих мечтах не смел надеяться: Россия всколыхнулась. Уже через три месяца подали заявления две тысячи добровольцев! Проектом заинтересовались видные журналисты и общественные деятели. Лев Толстой проявил живой интерес к этой идее и даже высказался о своей готовности войти в число будущих колонистов. Для доставки людей к месту будущей колонии Морское министерство даже выделило большой военный корабль... Однако в самый последний момент, когда, казалось, экспедиция на острова Тихого океана - дело окончательное и решенное, вдруг всполошилось царское правительство.

По инициативе царя в октябре 1886 года собрался комитет из представителей всех правительственных министерств для обсуждения предложений Миклухо-Маклая. Как и следовало ожидать, комитет единогласно высказался против проекта. Александр III наложил резолюцию: «Считать это дело окончательно конченным; Миклухо-Маклаю отказать!»

Сразу после этого в нескольких официальных газетах были напечатаны издевательские заметки в адрес путешественника. Даже вполне независимые «Стрекоза» и «Будильник» опубликовали на него карикатуры: Маклай, уперев руки в бока, стоит, поставив одну ногу на спину стоящего на четвереньках папуаса. Подпись под рисунком: «Его благородие Миклухо-Маклай, новый Тихоокеанский помещик». Вновь удивили своими метаморфозами желтые газетенки: из «российской гордости и славы» он в один миг превратился в «туземного царька» и «известного авантюриста». Консервативная газета «Новое время» напечатала огромную статью о Маклае под названием «Ученое шарлатанство». И уж совсем необъяснимая вещь: Академия наук отказалась принять в дар - то есть, бесплатно! - обширные антропологические и этнографические коллекции Маклая. Коллекции, о которых могли только мечтать научные институты Британии, Германии, Франции и других самых развитых стран мира!

Трудно было устоять против такого потока лжи и грязи. «У меня такое впечатление, что Российская академия существует как будто только для немцев!» - заявил в сердцах ученый. В этом упреке была доля истины: именно тогда не был избран академиком великий русский ученый Дмитрий Менделеев...

Единственное, что утешало - письма, шедшие к нему со всей России от его почитателей. Сохранилось письмо от неизвестной:

«Я не могу удержаться, чтобы хоть чем-нибудь не выразить свое глубокое уважение к Вам и удивление как человеку; не то удивление, которое заставляет бегать смотреть новинку, а то, которое заставляет подумать, отчего так мало людей, похожих на человека. Еще раз примите мое глубокое уважение и симпатию как к русскому. Русская».

Лев Толстой, стараясь оказать ему моральную поддержку в эти мрачные дни, писал к нему: «Меня... умиляет и приводит в восхищение в вашей деятельности то, что, сколько мне известно, вы первый, несомненно, опытом доказали, что человек везде человек, т.е. доброе общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества. Ваш опыт с дикими (людьми) ставит эпоху в той науке, которой я служу, - в науке о том, как жить людям друг с другом...»

«КАЖДЫЙ РОДИТСЯ С ЗАДОМ, ГОДНЫМ ДЛЯ ТРОНА»

Гете, немецкий мудрец, философ и поэт, писал на склоне лет: «Национальная ненависть - странная вещь. На низших ступенях образованности она проявляется особенно сильно и горячо. Но существует ступень, где она вполне исчезает и где чувствуешь счастье и горе соседнего народа так же, как своего собственного. Эта ступень соответствует моей натуре, и я укрепился на ней задолго до того, как мне минуло шестьдесят...». Миклухо-Маклай укрепился на этой ступени в двадцать шесть лет.

Русский ученый совершил важное открытие: те, кого Дарвин и другие ученые называли «дикими», - и папуасы Новой Гвинеи, и туземцы Океании, и австралийские аборигены, - такие же «гомо сапиенс», как и цивилизованные народы. Тщательно изучив биологические и физиологические свойства мозга темнокожих людей, строение их черепа, Миклухо-Маклай пришел к заключению: никаких расовых различий в устройстве и функционировании «думательной машины» не существует! Структура мозга всех людей, независимо от расы, одинакова. Это мозг - Homo sapiens (человека разумного) - определенная единая категория. Те или иные различия в рисунке мозговых извилин, в весе и величине мозга носят частный характер и не имеют определяющего значения. Форма и величина черепа и мозга не дают основания для выделения «высших» и «низших» рас. Внутри больших рас имеются группы, обладающие разными формами черепа. Величина и вес мозга также не являются надежными критериями при оценке интеллекта.

Позднейшие исследования подтвердили эту точку зрения. Сегодня известно, например, что вес мозга Тургенева составлял - 2012 граммов, академика Павлова - 1653 грамма, Менделеева - 1571 грамм, Горького - 1420 граммов, Анатоля Франса - 1017 граммов... Как видим, главное - не размер мозга, а умение им пользоваться.

Миклухо-Маклай сделал также еще один важный вывод: деление народов на «долихокефалов» и «брахикефалов», - то есть, «длинноголовых» и «короткоголовых», или, выражаясь языком расистов, на людей высшей и низшей расы, - опасное заблуждение. Среди темнокожих народов встречаются как «длинно»- так и «короткоголовые» - и почти в той же степени, что и среди цивилизованных европейцев. Русский ученый рискнул выдвинуть свою «антирасовую» теорию. Суть ее заключается в следующем.

Форма головы человека во многом определяется тем, чем занимались его многочисленные предки. Если в их числе были люди преимущественно интеллектуального или незначительного физического труда, - например, аристократы, чиновники, банкиры, помещики, торговцы, писатели, - форма головы, в этом случае, может увеличиться, «удлиниться». Если же в числе предков преобладали люди тяжелого физического труда, - например, крестьяне, рабочие, солдаты, спортсмены, - то у их потомка форма головы может уменьшиться, «округлиться». Однако, подчеркивает Маклай, главное не это, а то, что и при таких физиологических трансформациях психические качества мозга у тех и других остаются практически неизменными. Следовательно, «цивилизованность» не в величине головы, а в навыке. А навык, как известно, дело наживное. Так рассуждал русский ученый.

Кстати, приблизительно лет десять назад в немецкий журнал «Шпигель» опубликовал результаты одного научного исследования. Оно целиком подтверждает предположения Миклухо-Маклая.

Группа ученых решила подвергнуть научной ревизии печально известную «расовую теорию». В девяти странах - Великобритании, Германии, Украине, Монголии, Японии, Австралии, Канаде, ЮАР и Бразилии в течение нескольких лет производились подробные антропологические измерения жителей перечисленных стран. Кроме этого обращалось внимание на место жительства и род занятий исследуемых. После обработки всех данных, на что ушло целых полгода, ученые с большим изумлением констатировали: в процентном соотношении, вне зависимости от страны исследования, количество «длинноголовых» и «короткоголовых» оказалось приблизительно одним и тем же. А именно: 35% к 65%. Также было замечено, что процент «длинноголовых» становится заметно выше в больших городах, и уменьшается в сельской местности и небольших городках. Любопытно, что ученые так и не обнаружили связи между формой головы и профессией человека. Зато отметили, хотя и незначительное, преобладание «длинноголовых» - около 57% - среди разного уровня руководителей и начальства.

В своих комментариях ученые процитировали Бернарда Шоу, заметившего, что «каждый из нас родится с задом, годным для трона». А в качестве итогового резюме привели известное высказывание Конфуция, который еще за двадцать шесть веков до этого научного «открытия» утверждал: «природа людей одинакова; разделяют же их только обычаи».

«МАКЛАЮ ЖЕНЩИН НЕ НУЖНО...»

Артур Шопенгауэр однажды зло пошутил: «Единственный мужчина, который не может прожить без женщин, это - гинеколог». Миклухо-Маклай, ученый до мозга костей, никогда не принадлежал к числу дамских угодников, и во многом разделял взгляды немецкого философа-пессимиста. Под его впечатлением он с 18 лет усвоил небрежную и покровительственную манеру в общении с женщинами. Способствовала этому еще и мода на «нигилизм». Он, юный Базаров, кромсающий лягушек, не желает заниматься пустяками. Он - «человек дела».

Когда некая Августа, молодая дама из немецкой провинции, станет забрасывать его любовными письмами, Маклай ответит ей совершенно в духе Базарова: «Я пишу тогда, когда хочу что-нибудь сказать или сообщить, - и пишу то, что мне надо, а не пустые фразы...». И тут же: «Я - скучающий эгоист, совершенно равнодушный к стремлениям и жизни других добрых людей, который послушен лишь собственному желанию, который добро, дружбу, великодушие считает лишь прекрасными словами, приятно щекочущими длинные уши добрых людей. Да, милая барышня, я не похож на тот портрет, который нарисовала ваша фантазия... В заключение даю вам совет: когда вы хотите видеть людей прекрасными и интересными, наблюдайте их только издали...».

Позже, на островах Океании, Миклухо-Маклай оставит такую запись в дневнике: «Женщины сидели в почтительном отдалении, как подобает «номерам вторым»...». И рядом: «...нормальное отношение (к женщине. - А.К.) сохранилось еще в папуасском мире».

Что же это за нормальное отношение? Читаем дальше: «Для папуасов женщины более необходимы, чем для нас, европейцев. У них женщины работают на мужчин, а у нас наоборот. С этим обстоятельством связано отсутствие незамужних женщин у папуасов и значительное число старых дев у нас. Здесь каждая девушка знает, что будет иметь мужа. Вот почему папуаски сравнительно мало заботятся о своей внешности. А замуж они выходят рано - 13-14 лет». Довольно странная мысль для европейца, не правда ли?

Легко ли молодому и полноценному в половом отношении мужчине прожить без женщины? Наверное, не очень. Даже если он и заявляет о том, что «нам некогда заниматься любовью, мы торопимся к цели».

Когда русский путешественник впервые ступил на берег Новой Гвинеи, многие папуасские женщины, увидев его, убегали, оставляя на земле следы «медвежьей болезни». Однако вскоре поведение женщин изменилось: они наперебой стали кокетничать с «человеком с Луны». Стоило ученому появиться где-либо, как они выныривали неизвестно откуда, потупляли глаза, проплывали мимо, едва не задевая «тамо руса». Причем походка их делалась бесстыдно-вертлявой, а юбки еще усиленнее двигались из стороны в сторону. То было самое настоящее кокетство.

На все предложения о женитьбе, поступавшие буквально из каждой деревни, - кто только не мечтал с ним породниться! - Николай Николаевич неизменно отвечал:

Маклаю женщин не нужно. Женщины слишком много говорят и вообще шумливы, а Маклай этого не любит.

Однажды папуасы одной из деревень решили во что бы то ни стало женить своего большого друга...

КАК ЖЕНИТЬ «ТАМО РУСА»?

В качестве невесты была выбрана самая красивая девушка. Бунгарая, так звали ее. Впервые ее увидев, Маклай невольно воскликнул: «Фея!»

Вообще, по описаниям Миклухо-Маклая, папуасские женщины были довольно красивы: «...Кожа гладкая, светло-коричневого оттенка. Волосы от природы матово-черного цвета. Ресницы достигают значительной длины и красиво изогнуты кверху... Груди у молодых девушек конической формы и остаются маленькими и заостренными до первого кормления... Ягодицы хорошо развиты. Мужчины находят красивым, если их жены при ходьбе двигают своими задними частями так, чтобы при каждом шаге одна из ягодиц непременно поворачивалась бы в сторону. Я часто видел в деревнях маленьких девочек, семи-восьми лет, которых их родственницы учили этому вилянию задом: целыми часами девочки заучивали эти движения. Пляска женщин состоит главным образом из таких движений».

Женщины усиленно занимались туалетом невесты. Были принесены лучшие черепаховые гребни, лучше передники из кокосовой бахромы с черными и красными полосами, самые красивые ожерелья и браслеты и самые красивые серьги в виде цепочек к костяных колец. Не подозревая о заговоре, ученый, вернувшись вечером в свою хижину, расстелил одеяло, надул резиновую подушку и, сняв башмаки, задремал. Утром он с пунктуальностью ученого записал в свой дневник:

«Я был разбужен шорохом, как будто в самой хижине; было, однако, так темно, что нельзя было ничего разобрать. Я повернулся и снова задремал. Во сне я почувствовал легкое сотрясение нар, как будто бы кто лег на них. Недоумевая и удивленный смелостью субъекта, я протянул руку, чтобы убедиться, действительно ли кто лег рядом со мной. Я не ошибся; но как только я коснулся тела туземца, его рука схватила мою; и я скоро не мог сомневаться, что рядом со мной лежала женщина. Убежденный, что эта оказия была делом многих и что тут замешаны папаши и братцы и т.д., я решил сейчас же отделаться от непрошенной гостьи, которая все еще не выпускала моей руки. Я быстро соскочил с барле и сказал: «Ни глее, Маклай нангели авар арен». («Ты ступай, Маклаю женщин не нужно».) Подождав, пока мой ночной посетитель выскользнул из хижины, я снова занял свое место на барле.

Впросонках слышал я шорох, шептанье, тихий говор вне хижины, что подтвердило мое предположение, что в этой проделке участвовала не одна эта незнакомка, а ее родственники и другие. Было так темно, что, разумеется, лица женщины не было видно.

На следующее утро я не счел подходящим собирать справки о вчерашнем ночном эпизоде - такие мелочи не могли интересовать «человека с Луны». Я мог, однако, заметить, что многие знали о нем и об его результатах. Они, казалось, были так удивлены, что не знали, что и думать».

Искушения Маклая на этом не закончились. Папуасы, вероятно, решили: разве мог Маклай в ночной темноте увидеть, кого ему прочат в жены? Нужно устроить смотрины, и путь он сам выбирает ту, которая ему по сердцу.

Смотрины были устроены, но Маклай вновь озадачил папуасов. Он решительно произнес:

Арен! Нет!

ВСЕ ФЕИ КУСАЮТСЯ

И все же роман с «феей» состоялся. Однажды он выкупался на рассвете в реке, а к вечеру уже лежал с лихорадкой. Вот тут-то к больному ученому и заявилась Бунгарая. Мог ли и дальше противиться собственной природе и волшебным чарам молодой красавицы обессилевший странник? «Я предполагаю, - записал Миклухо-Маклай в дневнике после первой ночи, проведенной с ней, - что папуасские ласки мужчин иного рода, чем европейские, по крайней мере Бунгарая с удивлением следила за каждым моим движением и хотя часто улыбалась, но я не думаю, что это было только следствием удовольствия».

С этого дня она стала приходить к нему почти каждую ночь.

Еще две выдержки из дневника Маклая:

«10 мая. Вечером опять пришла Бунгарая. Утром при уходе я подарил ей кусок катуна, которым она, кажется, не осталась довольна... Она говорила что-то, но я не мог понять, кажется, просила денег, желала серьги, браслет. Слыша, что я хохочу (было темно), она что-то стала сердито бормотать, а я еще более хохотал, она несколько раз толкала меня в бок не слишком нежно, потом даже намеревалась с досады укусить меня два раза. Я ее успокоил...»

«13 мая. Было 7 часов вечера, я сидел за моим скудным ужином, когда на минуту люди мои вышли оба на заднюю веранду. Бунгарая осторожно пробралась мимо меня в спальню. Пришлось ее спрятать, хорошо, что у кровати есть занавеска. Принесла тарелку яиц. Странно, что пришла, да еще с подарком, когда третьего дня я ей ничего не дал».

В дальнейшем Миклухо-Маклай уже не уделял в дневнике места своим ночным приключениям, отделываясь короткими записями вроде «Опять приходила Бунгарая» или «Каждый день приходит Бунгарая».

Из писем и немногих сохранившихся дневников известно, что Бунгарая - не единственная любовь русского путешественника. Была еще и Мануэла, «красивая перуанка из Кальо», и Мира, «замечательно толстогубая девочка», и Пинрас, «недурненькая девочка даже в европейском смысле». И еще - Мкаль, «интересный объект, который оказался недурненькою молодою женщиной».

В одной из хижин племени оран-утанов он увидел девочку, лицо которой сразу бросилось ему в глаза миловидностью и приятным выражением. Девочку звали Мкаль, ей было 13 лет. Миклухо-Маклай сказал, что хочет ее нарисовать. Она поспешила надеть рубашку, но он предупредил, что этого делать не нужно. Вскоре Мкаль перестала бояться странного и бородатого белого мужчины. Вечерами, когда Миклухо-Маклай работал, она просиживала возле него. «Здесь девочки рано становятся женщинами, - записал путешественник в своем дневнике. - Я почти убежден, что если я ей скажу: «Пойдем со мною» и заплачу за нее родственникам - роман готов». Однако ни сказать ей «пойдем со мною», ни взять Мкаль с собой он не мог. Слишком много задач он ставил перед собой, как ученый, а женитьба и семья - это, по его убеждению, «радость на месяц и печаль на всю жизнь».

И вот однажды Маклай под крики аборигенов, желавших ему счастливого пути, сел со слугами в пирогу. В толпе была и Мкаль, она молча стояла на берегу. «Я охотно взял бы ее с собой», - снова подумал Миклухо-Маклай. Пока пирога уплывала вниз по реке, Миклухо-Маклай и Мкаль не сводили друг с друга глаз.

ЗАГАДКА ШЕСТИ БУКВ

И все-таки свою настоящую любовь Маклай встретил не на Новой Гвинее и даже не в России. Случилось это в Австралии. В это время Николаю Николаевичу было 38. Его избранница Маргарет Робертсон, дочь австралийского губернатора, была намного моложе и выглядела как 13-14-летняя девочка.

В своих многочисленных путешествиях Миклухо-Маклай совершенно подорвал здоровье. Лихорадка не давала ему покоя, и он решил немного пожить в стране с благоприятным климатом - Австралии. 4 декабря 1881 года, идя по парку Кловли-Хауза, он увидел старого Робертсона - в недавнем прошлом губернатора Нового Южного Уэльса. Робертсон прогуливался по парку со своей дочерью Маргарет. Увидев ее Миклухо-Маклай был мгновенно очарован. Маленькая, скромная, стыдливая и очаровательная девушка сразу покорила его сердце.

Родственники и друзья Маргарет противились браку и даже потребовали от Миклухо-Маклая разрешения на женитьбу от самого государя императора. Александр III благосклонно встретил просьбу Миклухо-Маклая, и свадьба состоялась в Австралии.

Через месяц после свадьбы Миклухо-Маклай написал своему другу Александру Мещерскому: «Действительно, я понимаю теперь, что женщина может внести истинное счастье в жизнь человека, который никогда не верил, что оно существует на свете».

Маргарет родила ему двух сыновей - Александра и Владимира. Николай и Маргарет очень любили друг друга: он был нежным и заботливым мужем, она - горячо любящей, ласковой и преданной женой.

Их счастье было коротким, как вдох. Они прожили вместе всего четыре года. Да и счастье им выдалось безжалостно-трудное. Оно играло и светилось на зябком тусклом фоне почти непрерывных болезней и безденежья, граничившего с самой настоящей бедностью. У Маргарет, переехавшей к мужу в Петербург, лишенной друзей и близких, не говорившей по-русски, среди непривычных российских снегов и под серым петербургским небом зябли и тело, и душа. Несколько строк из ее дневника: «18 января 1888 года. Я не пою и не играю так часто, как хотелось бы, потому что камин в гостиной берет столько дров, а мы должны очень осторожно их расходовать... 22 марта 1888 года. Этим утром прислали попросить внести 12 рублей за пианино за наступающий месяц. У меня хватило силы духа сказать, что пианино мне больше не требуется, и за ним прислали в 4 часа. Оно ушло! Моя бедная комната выглядит очень мрачной и пустой. Я совершенно убита тем, что его больше у меня нет...»

Его похоронили на Волковом кладбище в Петербурге. По просьбе Маргарет резчик выбил на могильной плите шесть прописных латинских букв N.B.D.C.S.U., что написала она однажды на первой фотографии, подаренной ему задолго до свадьбы.

Маргарет Миклухо-Маклай вернулась на родину и прожила еще 48 длинных лет печальной жизни без него. Она жила скромно - на маленький доход от имущества, что числилось за ее мужем в России. Революция 1917 года положила конец и этому... Но Маргарет всегда вспоминала Россию светло и с любовью. Сыновьям Николая Николаевича, Александру и Владимиру, она передала свое благоговейное чувство к нему.

Что же означают те странные латинские буквы, начертанные на могиле Маклая? Точного ответа на этот вопрос не знает никто. Однако многие биографы сходятся во мнении, что, скорее всего, это начальные буквы из слов клятвы, которую однажды Николай и Маргарет дали друг другу: «None but death can separate us» - «Ничто, кроме смерти, не может разлучить нас».

ШПИОН-ДИЛЕТАНТ

Ну а что же со «шпионством» русского путешественника? Было? Не было? Последуем принципу самого Миклухо-Маклая: «ложь создана для спасения рабов и трусов; единственно верный путь свободного человека - правда», и честно признаемся: да, действительно, Николай-Николаевич отправлял в Россию донесения, которые, если говорить вообще, можно назвать «шпионскими». Если же говорить в частности, здесь следует сделать несколько оговорок.

Во-первых, русский ученый за все время своего «шпионства» отправил в Россию общим счетом всего три (!) донесения.

Во-вторых: в сборе информации для своих донесений он пользовался не сведениями, которые сообщали ему при личных встречах его друзья и знакомые - политические и общественные деятели Англии и Австралии, а преимущественно австралийскими газетами.

В-третьих: с военной точки зрения донесения Миклухо-Маклая показывают его, как совершенного дилетанта. Военную информацию он собирает крайне небрежно и непрофессионально. Например, перечисляя переоборудованные корабли, он заканчивает их список словами «и другие, которых имени не припомню». Иной раз «горе-разведчик» и сам не уверен в достоверности своих сведений: «В Мельбурне находятся (кажется) 3 небольших броненосных судна, в Аделаиде - 1 или 2». Что касается на самом деле секретных данных, то русский ученый даже и не пытался их раскрыть.

Историк А.Я. Массов в книге «Россия и Австралия во второй половине XIX века» пишет: «Можно ли сегодня, более чем 100 лет спустя после описываемых событий назвать информаторскую деятельность Н.Н. Миклухо-Маклая «шпионажем», а его самого отнести к категории «рыцарей плаща и кинжала? Скорее всего, нет. Собранная и переданная им в Россию информация носила достаточно невинный характер. Этим, собственно говоря, во все времена занимались дипломаты, а в условиях отсутствия полноценного российского посольства в Австралии в то время русский ученый всего лишь занял определенную нишу в сложной системе отношений двух империй - Российской и Британской.

Им двигали, безусловно патриотические устремления и искреннее желание способствовать территориальным приобретениям и укреплению позиций России в южной части Тихого океана. Более того, русский ученый хотел, чтобы столь милые его сердцу коренные обитатели северного побережья Новой Гвинеи стали подданными российской короны и были защищены от европейских авантюристов, в том числе, и охотников за золотом, которые часто вторгались в новые британские колонии, разрушая традиционный уклад жизни коренных племен. Заметим, что золото к тому времени на Новой Гвинее уже было найдено. Не исключено, что определенную роль в участии Н.Н. Миклухо-Маклая в сборе военно-политической информации сыграло его желание отблагодарить Александра III за субсидирование его научной деятельности в прошлом и морально оправдать обращение за новой стипендией».

«В конечном итоге, - заключает Массов, - Н.Н. Миклухо-Маклай остался в истории выдающимся ученым и путешественником. Неформальная сторона его деятельности, разумеется, не оставшаяся секретом для австралийцев, не помешала им признать его научные достижения и значительный вклад в развитие русско-австралийских связей».

ТАЙНА, СГОРЕВШАЯ В КАМИНЕ

Незадолго до смерти Миклухо-Маклай попросил жену исполнить его последнюю волю: сжечь его дневники. Маргарет не посмела ему отказать. Она сожгла их в камине, даже не попытавшись узнать, какую же страшную тайну они хранили. Казалось бы, все, о чем хотел умолчать русский путешественник, превратилось в горстку золы в потухшем камине. Но, как говорится, нет ничего тайного, что не стало бы когда-нибудь явным.

Первым, кто сумел приоткрыть завесу над тайной сгоревших дневников, был русский писатель и историк Борис Носик. Как бы шокирующее это ни прозвучало, но правда такова: Миклухо-Маклай испытывал сексуальное влечение к несовершеннолетним девочкам и мальчикам... Теперь становится понятно, откуда взялась его странноватая, ничем не обоснованная неприязнь к женщинам - зрелым женщинам.

«Если Маклай еще в студенческие годы осознал, - пишет Борис Носик в книге «Тайна Маклая», - что «скверно справляется с этим интересом», он не мог не задуматься над последствиями этого «интереса». В Европе, и тем более в России, такой «интерес» мог бы кончиться плохо. Маклай уже знал из книг, что в тропических странах, среди туземцев, его «интерес» никому не показался бы преступным. Девочки созревают там для любви и в 13, и в 12, и в 10 лет... И он решил, что ему остается одно - бегство в тропики... Или гибель (как Чайковскому)... Он был талантлив, энергичен, неистов... Он повернул течение своей жизни. Он бежал в тропики».

Князь Мещерский - вероятно, единственный человек, посвященный в эту интимную тайну Маклая. В письмах к нему Николай Николаевич на редкость откровенен. Вот письмо от 11 мая 1871 года, присланное Маклаем из плаванья, из Вальпараисо: «Мы здесь в Вальпарайзо 3 недели. Между делом я заинтересовался очень одной девочкой 14 с половиной лет - и отчасти иногда скверно справляюсь с этим интересом. Она просила, между прочим, вчера достать ей русских марок; пришлите ей, пожалуйста, штук 12 разных, но уже употребленных марок со следующим адресом... Буду очень благодарен. Не забудьте! Вы, может, улыбнетесь при чтении этой просьбы - но мне так редко встречаются люди, которые мне нравятся, что для них я готов на многое и даже готов беспокоить Вас этими пустяками».

Князя, вероятно, не смутила ни «заинтересованность» друга, ни странная просьба, ни раскаленное нетерпение в его тоне...

Вот письмо от 21 июня 1876 года: «Не посылаю портрета моей временной жены, который обещал в последнем письме, потому что таковой я не взял, а микронезийская девочка Мира, которая со мной, если когда и будет таковою, то не ранее года». Еще одно письмо из Южной Америки: «Были здесь две девочки, для своего возраста очень (физически) развитые; старшей, которой еще не было 14, не хватало только мужчины с как можно большего размера пенисом; у младшей, которой едва ли было 13 лет, была красивая пышная грудь... Ночь была хорошо проведена в хижине сеньора дона Мариано Гонсалеса».

Можно было бы процитировать и другие «разоблачительные» письма, но... Давайте на этом остановимся. В конце концов, выражаясь словами самого Маклая, «чтобы видеть людей прекрасными, следует наблюдать их только издали». А мы, кажется, подошли слишком близко.

Как бы там ни было, малое не должно умалять то великое, что есть в человеке. Ведь далеко «не всякий, - подводит черту под «тайной Маклая» Борис Носик, - бежавший в тропики, стал Маклаем, пионером науки, открывателем новых путей, гуманистом, защитником обиженных, другом туземцев и их святым, героем, авантюристом, победителем, великим сыном своей родины. Не всякий смог в конечном итоге обуздать себя и «взять себе жену», чтобы вернуться наконец в мир христианской цивилизации. Он оказался способным и на это. Честь ему и слава...»

Александр КАЗАКЕВИЧ

Очерк Лидии Чуковской «Н. Н. Миклухо-Маклай» входит в серию популярных очерков о замечательных русских путешественниках. В научной редакции серии принимают участие: член-корр. Академии наук СССР Н.Н. Баранский, доктор географических наук М. С. Боднарский, доктор географических наук Э. М. Мурзаев, профессор К. А. Салищев, член-корр. Академии педагогических наук РСФСР А. И. Соловьев.

Летом 1869 года в передовом русском журнале «Отечественные Записки», выходившем под редакцией Салтыкова-Щедрина, Некрасова и Елисеева, была напечатана (без подписи) статья «Цивилизация и дикие племена». На первый взгляд, намерения у автора были самые скромные: информировать русских читателей об ученых спорах в антропологических обществах Парижа и Лондона. Но в действительности смысл статьи был глубже: журнал сообщал о насилиях, которые чинят над мирными народами правительства стран, именующих себя передовыми. Путешественники, посещавшие в шестидесятых годах острова Тихого океана, отмечали, что «туземное население Полинезии постоянно вымирает в тех местах, где поселились европейцы даже в небольшом числе». Пересказывая ученые споры о причинах этого явления, автор статьи, кроме многочисленных фактов насилия над народами Полинезии, приводит факты чудовищной расправы американцев с индейцами, англичан с австралийцами и заканчивает статью восклицанием: «это — позор для восхваляемой цивилизации!». «В Калифорнии, в долине Немекул, — сообщает публицист, — зимой 1858/59 года было умерщвлено более 150 индианцев с женами и детьми; среди белого дня убивали безоружных людей и женщин с грудными детьми на руках». Чем же объясняется неизбежная гибель туземных племен при столкновении их с «цивилизованными народами»? А тем, отвечали многие из западноевропейских ученых, что эти племена неспособны, видите ли, к цивилизации. По их мнению, «не все расы имеют способность совершенствоваться», и вот, оказывается, в чем причина, что, соприкасаясь с цивилизованными народами, племена тихоокеанских островов и Калифорнии начинают вымирать.

В то время вокруг вопроса о происхождении и развитии человеческих рас велись среди ученых ожесточенные споры. Одни (полигенисты) пытались доказать, будто разные народы произошли от нескольких разных стволов; другие (моногенисты), — что все человечество произошло от одного корня, от одного ствола. Белый человек и черный человек — утверждали полигенисты — это две разные породы людей, столь же несходные между собою, как сова и орел… И делали отсюда вывод, далекий от подлинной науки, но выгодный рабовладельцам всех мастей: человеческие расы неравноценны; разница в культурном уровне народов зависит от неодолимых «врожденных свойств», не все расы наделены одинаковой способностью к развитию; «белые» якобы самой природой предназначены господствовать, «цветные» — подчиняться…

Из ученых того времени последователем теории единства происхождения человеческого рода был русский академик Бэр. Он заявил, что все утверждения полигенистов, стремящихся преуменьшить физические и духовные силы «цветных», опираются на непроверенный материал, что для подлинно научного решения вопроса необходимо всесторонне изучить людей различных рас — от цивилизованных европейцев до малокультурных жителей тропических стран. «Является желательным, можно даже сказать, необходимым для науки, изучить обитателей Новой Гвинеи», — писал Бэр в одной из своих статей.

В том же 1869 году молодой русский ученый Николай Николаевич Миклухо-Маклай обратился в Географическое общество с просьбой обсудить программу задуманного им многолетнего путешествия в Тихий океан на неисследованный берег Новой Гвинеи и выхлопотать ему разрешение отправиться туда на борту одного из военных судов. В ту пору ему было всего только 23 года, но он уже заслужил известность в России и других странах как автор интересных статей об анатомии губок, о морфологии мозга хрящевых рыб и как отважный исследователь берегов Красного моря. По образованию своему Миклухо-Маклай был естественник, по специальности зоолог, исследователь низших организмов. Но путешествие Миклухо-Маклая на Новую Гвинею не было путешествием только зоолога, ботаника или анатома. Он отправился туда прежде всего как антрополог, а в антропологии его занимал основной вопрос, придававший экспедиции на Новую Гвинею широкий общественный интерес.

«Время, я уверен, докажет, что при выборе моей главной задачи я был прав, — писал впоследствии Миклухо-Маклай. — Я считаю вопросы зоогеографии этой местности весьма интересными… и все-таки я почел за более важное: обратить мое внимание на… житье-бытье папуасов, полагая, что эти фазы жизни этой части человечества при некоторых новых условиях (которые могут явиться каждый день) весьма скоро преходящи».

Вот что стало для Миклухо-Маклая «главной задачей». Он отправился на Новую Гвинею не столько для собирания зоологических коллекций, сколько для изучения папуасов. Он избрал Новую Гвинею местом своих многолетних исследований потому, что этот остров был населен первобытным племенем, изучение которого могло дать ответ на центральный вопрос, поставленный антропологией; собранный на Новой Гвинее материал должен был, по мысли Маклая, подтвердить учение моногенистов. Маклай понимал, что надо торопиться: если европейские колонизаторы явятся на Новую Гвинею, — папуасам не сдобровать. Тогда поздно будет браться за их изучение.

В семидесятых годах XIX века капиталистические державы в поисках рынков сбыта и рынков сырья неустанно захватывали новые и новые острова, новые и новые области на материках. «С 1876 по 1914 г., — пишет В. И. Ленин, — шесть «великих» держав награбили 25 миллионов кв. километров, т. е. пространство в 21/2 раза больше всей Европы! Шесть держав порабощают свыше полумиллиарда (523 миллиона) населения в колониях… И всем известно, что колонии завоеваны огнем и мечом, что в колониях зверски обращаются с населением, что его эксплуатируют тысячами способов…» (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4-е, т. 21, стр. 275.).

Миклухо-Маклай понимал: день, когда племена Новой Гвинеи столкнутся с европейцами, — близок.

Русское Географическое общество выхлопотало молодому ученому разрешение отправиться в Тихий океан на борту корвета «Витязь» — военного судна, входившего в состав Тихоокеанской эскадры.

8 ноября 1870 года «Витязь» вышел из Кронштадтского порта и, посетив по пути Копенгаген, остров Мадейру, остров Пасхи, Таити, острова Самоа, остров Новая Ирландия, на триста сорок шестой день пути, 19 сентября 1871 года, бросил якорь в заливе Астролябии, на северо-восточном берегу Новой Гвинеи.

За 43 года до этого дня, в 1827 году, залив Астролябии был открыт французским мореплавателем Дюмон Дюрвилем и назван по имени того судна, на котором плавал путешественник. Однако, опасаясь лихорадки и неведомых обитателей острова, Дюмон Дюрвиль не высаживался на берег и производил съемку с корабля. Миклухо-Маклай был, таким образом, первым европейцем, рискнувшим поселиться на неизвестном берегу.

Но день 19 сентября 1871 года памятен не только прибытием Маклая на Новую Гвинею. 19 сентября написаны первые строки одной из замечательнейших в истории человечества книг. Книга эта — дневник Миклухо-Маклая — после смерти автора пролежала под спудом много десятилетий и была напечатана лишь после Великой Октябрьской социалистической революции.

Дневник Миклухо-Маклая — это неоценимый источник для изучения жизни первобытных народов. Папуасы залива Астролябии, среди которых поселился путешественник, никогда не общались с другими народами и в полной нетронутости сохранили в ту пору первобытный уклад. Подробно и обстоятельно рассказывает Миклухо-Маклай о нравах и обычаях обитателей острова: о том, какие у папуасов похоронные и свадебные обряды, как папуасы охотятся, как обучают детей, как обрабатывают землю, как строят пироги, как выделывают материю из коры. Все виденное Миклухо-Маклай записывал, зарисовывал, регистрировал тщательно, добросовестно, точно — будь то высота горы или глубина залива, клюв птицы, орнамент на борту пироги или волос ребенка.

Ключа к пониманию структуры первобытного общества в начале семидесятых годов не было еще в руках у науки; книга Моргана, который, по выражению Энгельса, «нашел ключ к важнейшим загадкам древнейшей истории» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 8.), вышла только в 1877 году, книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» — в 1884-м. Но материал, собранный Миклухо-Маклаем, предвосхищал более поздние выводы ученых-теоретиков. Материал этот свидетельствует, что производство и потребление носили у папуасов коллективный характер, что у них не было торговли, что единственное известное им разделение труда — было разделение по полу и возрасту, что основной единицей их общества являлся род, что их общество было первобытно-коммунистическим. Дневник Миклухо-Маклая дает нам в руки как бы фотографический снимок, правдивый и точный портрет первобытного племени, сделанный без искажений и прикрашиваний.

Этот портрет тем более драгоценен для нас, что первобытных племен, никогда не общавшихся с народами более высокой культуры, в мире уже почти не осталось, а с ними вместе исчезает непосредственная возможность наблюдать раннюю стадию развития человеческого общества, через которую когда-то прошли все народы.

Но дневник Миклухо-Маклая — это не только портрет мало изученного племени; в известном смысле это и автопортрет. Строка за строкой, страница за страницей — и постепенно сквозь эти строки, в которых, на первый взгляд, так мало говорится об авторе, проступает, быть может помимо его собственной воли, рядом с лицами папуасов, на фоне гор, кокосовых палым и океана, другое лицо: облик удивительного, необычайного человека, портрет его самого, Маклая, русского ученого, просветителя, гуманиста.

Первое, что поражает в дневнике Миклухо-Маклая — это та уважительность, которой проникнуты все его суждения о туземцах. Он постоянно называет лица папуасов добрыми, мягкими, умными, искренне любуется гибкостью, стройностью, ловкостью движений туземцев, радуется их честности, их понятливости, их смышлености. Если же что-нибудь и удивляет его неприятно в обычаях и нравах папуасов, он не спешит высмеять и осудить чужой обычай с точки зрения самодовольной морали европейского обывателя, а, как и подобает ученому, пытается понять его и объяснить исторически. Для него папуасы Новой Гвинеи, которых, рискуя собственной жизнью, он пришел изучать, не подопытные кролики и не рабы, а прежде всего люди, — такие же люди, каких он видел повсюду, только во много раз интереснее. В общении с туземцами он требует от себя такой же справедливости и деликатности, как в общении с любыми другими людьми. Когда, впервые увидав белого человека вблизи от своих хижин, туземцы схватились за копья, ученый не возмутился, а нашел этот жест совершенно естественным: ведь это их край, их деревня, их лес, они не приглашали к себе Миклухо-Маклая.

«Мне самому как-то стало неловко, — записывает Маклай в дневнике, — зачем прихожу я стеснять этих людей?»

С уверенностью можно сказать, что путешественники-колонизаторы, — такие, например, как Стэнли, неизменно именовавший в своих записках негров Африки бесчестными, жестокими, трусливыми, жадными, никогда не испытывали подобной неловкости.

Папуасы залива Астролябии были людьми каменного века, Миклухо-Маклай — одним из передовых ученых современной цивилизации. Но ученый не склонен был презирать папуаса на том основании, что тот рубит дерево неуклюжим каменным топором, ест не ложкой, а какой-то там раковиной, не знает сохи и плуга и размельчает землю чуть ли не голыми руками. Напротив того: в своем дневнике он с восхищением отзывается о трудолюбии людей, которые добились великолепной обработки земли, вопреки скудности и примитивности своих земледельческих орудий, которые умеют простой костью выполнить сложный художественный орнамент и резать костью мясо не хуже, чем стальным ножом.

Освоившись в папуасских деревнях, подружившись с их обитателями, просвещенный ученый не погнушался вымазать себе однажды лоб черной краской на папуасский манер — в знак траура по одной из туземных женщин, желая этим выразить свое соболезнование мужу покойной; и до тех пор, пока он не заслужил полного доверия папуасов, и они сами не захотели познакомить с ним своих жен, дочерей и сестер, он издали предупреждал о своем приближении свистом: пусть женщины прячутся, если такой их обычай.

Но рядом с деликатностью и добротой, заставлявшей Миклухо-Маклая, постоянно больного, страдающего от лихорадки и от ран на ногах, спешить через труднопроходимый лес в деревню на помощь к какому-нибудь из туземных больных; рядом с чертами мягкости, доброты, деликатности, дневник Миклухо-Маклая с первых же страниц открывает в авторе еще одну черту — бесстрашие в буквальном смысле этого слова, т. е. совершенное отсутствие страха. В сочетании с мягкостью и добротой эта черта поражает. Вот он только что приехал, только что перебрался на остров, где до него не был еще ни один европеец. Ему говорят, что будущие соседи его — людоеды, что они коварны, хитры, жестоки и ненавидят белых. Маклай настороже: накануне ухода «Витязя» он показывает морякам то дерево, под которым зароет весь собранный научный материал, если почувствует, что ему «не сдобровать». Но вот 27 сентября «Витязь» поднимает якоря и отчаливает. В знак прощания Маклай приказывает своему слуге, шведу Ульсону, опустить над деревом флаг. Ульсон в отчаянии: ведь папуасы могут каждую минуту кинуться на пришельцев, а пушки корвета все дальше и дальше… Руки у него дрожат, и он не в силах опустить флаг. «Я сам отсалютовал уходящему судну», — записывает возмущенный трусостью Ульсона Маклай.

Первого октября ученый отправился в папуасскую деревню, ближайшую от того мыска, на котором он поселился. Отправился, не взяв с собой ни ружья, ни револьвера. Почему? «Я убежден, что какая-нибудь пуля, пущенная некстати, — объяснял он у себя в дневнике, — может сделать достижение доверия туземцев невозможным, т. е. совершенно разрушить все шансы на успех предприятия». И он взял с собой одну только записную книжку и карандаш. Туземцы недружелюбно встретили незваного гостя. Несколько стрел пролетело возле его головы. Чем же он ответил на стрелы? Папуасского языка тогда он еще не знал. Как объяснить туземцам свои добрые намерения? Путешественник расстилает на земле циновку и среди вооруженных людей, которые только что угрожали ему смертью, ложится спать. «Я вас не боюсь; я пришел к вам безоружный и верю, что и вы не обидите меня», — вот что сказал он этим простым поступком. Поступок беспримерный по находчивости и мужеству! Самое же удивительное то, что Миклухо-Маклай не только решился лечь спать среди людей, которые минуту назад целились в него, но и заснул. «Я проспал два часа с лишним», — записывает он в дневнике. Для этого двухчасового сна нужно было не только чувствовать себя усталым, на что, со свойственной ему скромностью, ссылается он сам, но и совершенно не испытывать страха, о чем он умалчивает.

Скромность, присущая Маклаю, проявляется на каждой странице его дневника. Обо всем, что случилось с ним в бухте Астролябии, Миклухо-Маклай повествует таким ровным спокойным тоном, что читателю поневоле начинает казаться, будто и в самом деле в его полной опасностей жизни на Новой Гвинее не было решительно ничего особенного. Гулял по лесу, видел большие грибы; пошел в папуасскую деревню, где его хотели убить, и не шевельнулся, когда увидел копья, направленные ему в грудь; опять бродил по лесу, видел птицу орлана; заболел тропической лихорадкой и во время смертельного приступа не в силах был поднести ко рту ложку с лекарством, но трижды в день выползал на четвереньках на веранду, чтобы записать метеорологические наблюдения. Все это рассказано спокойно, без всяких восклицательных знаков и пауз, даже чуть-чуть монотонно: о грибах тем же голосом, что и о копьях.

Всякое, не только возвышенное, но и сколько-нибудь приподнятое, громкое слово было органически чуждо Маклаю, и слов «долг ученого» мы не встретим у него в дневнике, точно так же, как не встретим слова «мужество» или «храбрость». Однако каждому, кто задумается над жизненным путем этого человека, станет ясно, что, хотя Маклай в своем дневнике ни разу не упоминает о долге ученого, самое высокое представление об этом долге было присуще ему; и хотя он нигде не говорит об обязанностях цивилизованного европейца перед людьми, стоящими на низкой ступени развития, тем не менее он всегда исполнял их.

Если бы это было не так, если бы наука не владела всеми помыслами его, разве он оказался бы способным, как явствует из его дневника, день за днем, неделю за неделей, не давая себе отдыха даже во время болезни и этим лет на двадцать сократив свой век, — изо дня в день ходить по болотам и горам, измерять, осматривать, копить материалы, записывать, сопоставлять? Поселившись на Новой Гвинее, он мало спал, плохо ел; всегда ему казалось, что он не успеет как следует выполнить взятые на себя обязательства. Благородная жадность к познанию мира гнала его по непроходимым лесам. «Я жалею, что у меня не сто глаз», — писал он у себя в дневнике. Кажется, это единственная жалоба, которую мы найдем в его записях. Сильно сердили его бобы: они варились слишком медленно, они отнимали время… Окружающий мир, не виданный еще никем из европейцев, только что принятый Маклаем под высокую руку науки, требовал распознавания и учета. В этом новом мире все следовало рассмотреть, описать, сохранить. Ни один листик величавых деревьев, стоящих как бы на подпорках на дугообразных воздушных корнях, не должен был пропасть для ботаники, ни одна мерцающая в черноте ночного океана медуза — для зоологии, ни одна песня, слетевшая с губ папуасов, — для, этнографии. Нужно было измерять папуасские головы, измерять температуру почвы и температуру воды, измерять высоту гор, препарировать птиц, определять виды растений, собирать утварь, волосы, украшения и оружие туземцев; нужно было увидеть папуасские похороны и папуасские свадьбы и посмотреть, как папуасы очищают кокосовые орехи — где уж тут думать о сне и еде!

Миклухо-Маклай был не только исследователем; он стал просветителем племени, среди которого поселился. Он дарил туземцам семена полезных растений, он учил их пользоваться орудиями из металла и неустанно собственным своим поведением показывал им пример справедливости и уважения к человеческому достоинству. Он описывает у себя в дневнике, как однажды, в ту пору, когда туземцы уже не считали его чужим, он заметил в папуасской хижине «кускуса» — животное, которого еще никогда не видал. Ученому захотелось унести кускуса к себе и исследовать. Он предложил в обмен на кускуса нож. «Но дети Горенду будут плакать, если им не дадут отведать мяса», — в смущении объяснили ему туземцы.

«Я знал очень хорошо, — читаем мы в дневнике, — что, если я возьму животное и унесу его домой, никто из жителей Горенду не посмеет воспротивиться этому, но мне не хотелось поступить несправедливо и силой завладеть чужой собственностью».

Рассуждение скромное и, казалось бы, высказано оно по самому незначительному поводу. Будут ли плакать дети в невзрачной папуасской деревушке, о которой в цивилизованном мире никто никогда не слыхал, или они отведают жареного мяса — не все ли равно? Однако в этом скромном рассуждении сказались глубокие мысли ученого о существе ответственного слова «культура». В самом деле: если стоит тебе только оказаться в неизвестных широтах и ты утрачиваешь чувство справедливости, если ты теряешь уважение к человеческому достоинству только оттого, что перед тобою человек с другим цветом кожи, — грош цена твоей культуре, во имя которой ты совершаешь свои великолепные научные подвиги: мнимым оказывается ее хваленое превосходство.

Поселившись на берегу бухты Астролябии, Маклай через несколько месяцев завоевал уважение и дружбу туземцев. Не копья встречали его теперь в прибрежных и горных деревнях, а радостные улыбки. Женщины перестали прятаться при его приближении: они уже давно познакомились с ним и не боялись его. Все торопились поскорее усадить дорогого гостя — днем в тени пальмы или под навесом, а вечером у костра — угостить мясом дикой свиньи, поудобнее устроить на ночлег, напоить прохладным молоком кокоса. Если же под вечер он торопился домой, в Гарагаси, — молодежь с факелами провожала его через лес. Хижину Маклая каждый день навещали папуасы из деревень ближних и дальних: всем хотелось взглянуть на мудрого человека, умеющего залечивать самые тяжелые раны, зажигать огонь, выращивать невиданные растения. Папуасы приносили ему в дар рыбу, кокосы, бананы; Маклай щедро оделял их гвоздями, семенами растений, ножами… Скоро темнокожие люди совсем перестали бояться своего нового друга, и он свободно мог посещать их охоты и празднества, записывать слова их наречий, выстригать для микроскопического исследования волосы у них на головах. Мужеством, терпением и справедливостью Миклухо-Маклай добился счастливой возможности беспрепятственно трудиться на пользу науки, и его ежедневный труд принес богатые плоды.

Ученые почерпнули из записок Миклухо-Маклая сведения о климате Новой Гвинеи, о ее животном и растительном мире; узнали, что вдоль берега тянутся цепи гор, прерываемые на юго-западе низменностью, что средняя температура в бухте Астролябии +26°; что самый дождливый период там длится с ноября до мая; что растительность близка к индо-малайской с небольшой примесью австралийских форм; что фауна бедна млекопитающими. И, самое главное: описав физический тип папуасов Новой Гвинеи, Миклухо-Маклай опроверг распространенное в науке того времени мнение, будто папуасам присущи какие-то особые свойства — свойства «низших» рас. Было принято думать, что волосы у папуасов растут как-то особенно, «пучками». «Нет, растут совершенно так, как у европейцев», — констатировал после длительных работ Миклухо-Маклай. Ученые утверждали, будто кожа у папуасов тоже особенная: жесткая. «Нет; кожа гладкая и ничем не отличается от кожи европейцев», — заключил Миклухо-Маклай. И не отдельные записи, а весь дневник является опровержением клеветы, возведенной на темнокожие племена.

Из дневника Миклухо-Маклая читатель неминуемо сделает вывод: совсем не «кровожадные» и не «коварные», а такие же люди, как везде. Дневник Миклухо-Маклая служил и служит делу разоблачения теорий «полигенистов», прикрывающих хищничество империалистических держав; служил и до сих пор служит делу разоблачения расистских теорий, созданных на потребу фашизма.

Двадцать первого июля 1872 года в газете «Кронштадтский вестник» появилось сообщение, которое вскоре облетело весь мир. Русские, голландские, австралийские газеты сообщали, что Николай Николаевич Миклухо-Маклай, высадившийся в сентябре 1871 года в бухте Астролябии, погиб. Одни высказывали предположение, что он убит и съеден дикарями, другие, — что его свела в могилу злокачественная тропическая лихорадка.

Русское Географическое общество принялось настойчиво хлопотать о том, чтобы к берегам Новой Гвинеи на розыски Миклухо-Маклая немедленно послан был корабль.

Правительство отправило на розыски ученого паровой клипер «Изумруд». 19 декабря 1872 года, после трудного перехода по неизвестным водам, клипер приблизился к северо-восточному берегу Новой Гвинеи.

К удивлению и радости русских моряков оказалось, что путешественник невредим и не только не нуждается в защите от папуасов, но эти «дикие» люди искренне почитают его и желали бы никогда не расставаться с ним. Сам же Миклухо-Маклай так увлечен своими исследованиями, что, несмотря на болезнь, изнуряющую его, колеблется: уехать ему на «Изумруде» или остаться среди папуасов и продолжать свое дело? Однако научная программа, составленная Маклаем, требовала его отъезда.

«Мне представлялось необходимым, — писал он, — во-первых, познакомиться с папуасами других частей Новой Гвинеи для сравнения их с изученными жителями Берега Маклая, во-вторых, сравнить папуасов Новой Гвинеи с обитателями других островов Меланезии, в-третьих, выяснить отношение папуасов к негритосам Филиппинских островов, доказать наличие или отсутствие курчавоволосой расы на Малаккском полуострове, и в том случае, если курчавоволосые племена действительно будут там обнаружены, сравнить их представителей с остальными меланезийцами».

21 декабря 1872 года Миклухо-Маклай перебрался на борт «Изумруда». Туземцы Горенду, Бонгу, Гумбу, провожая друга, еще и еще раз требовали, чтобы он обещал им вернуться, и он повторял: «я вернусь». Когда клипер стал подвигаться вперед, Маклай услыхал с берега звуки туземского барабана — «барума», столько раз доносившиеся до его хижины из папуасских деревень в дни торжеств и горестей… Теперь папуасы посылали ему свой прощальный привет.

Выполнять намеченную программу Миклухо-Маклай начал уже во время плавания на «Изумруде». Клипер направился в Гонконг, останавливаясь по дороге на Молуккских и Филиппинских островах. В Маниле, на острове Лусон, клипер должен был простоять пять дней, и Миклухо-Маклай воспользовался этими днями, чтобы посетить становище первобытных обитателей острова — «маленьких негров» — негритосов. Можно ли считать, что негритосы по расовой своей принадлежности те же папуасы? — вот вопрос, поставленный перед Миклухо-Маклаем академиком Бэром, на который молодой ученый и попытался дать ответ.

Переплыв на туземной рыбачьей пироге широкий Манильский залив, путешественник вместе с проводником отправился в горы и скоро наткнулся на «переносную деревеньку» кочевников. Жили они в шалашах, сделанных из пальмовых листьев; в этих легоньких жилищах можно лежать или сидеть, но нельзя встать и выпрямиться. Негритосы приняли путешественника очень радушно и в четверть часа соорудили для него такой же шалаш — в сущности, просто переносный заслон из листьев, защищающий от ветра и холода.

«Первого взгляда на негритосов мне было достаточно, — писал Миклухо-Маклай академику Бэру, — чтобы признать их за одно племя с папуасами, которых я видел на островах Тихого океана и с которыми я прожил пятнадцать месяцев на Новой Гвинее». Путешественник разыскал черепа негритосов, зарисовал наиболее характерные лица и тщательно записал те обычаи, о которых успел разузнать.

После краткого отдыха в горном городке Бейтензорге, где Маклай написал о папуасах несколько научных статей, в феврале 1874 года он отправился на малайском суденышке с экипажем в шестнадцать человек в новый путь: исследовать Папуа-Ковиай — юго-западный берег Новой Гвинеи, подвластный Голландии и прославленный, по утверждению голландцев, «разбойничеством и людоедством».

«Главной целью моей поездки, — пишет он, — было составить себе ясное представление об антропологических особенностях населения юго-западного берега Новой Гвинеи по сравнению с жителями северо-восточных ее берегов».

Цели своей Миклухо-Маклай достиг и на этот раз, но на пути ему довелось встретить немало опасностей.

Он поселился на мысе под названием Айва и принялся за антропологические исследования. Папуасы встретили путешественника очень приветливо, быстро поняли, что он для них — надежный друг, и выстроили возле его домика несколько хижин. Но, когда он ушел в одну из своих экскурсий в глубь страны, случилась беда. На маленькое поселение в Айве напали горные папуасы, издавна враждовавшие с береговыми. Они бросились на спящих, не щадя ни женщин, ни детей. Жители Мавары и Наматоте — двух ближних островов — воспользовались нападением горцев и разграбили хижину ученого дочиста.

Миклухо-Маклай избрал своим новым местопребыванием остров Айдума и продолжал свои исследования. Однако он не забыл происшествия в Айве и твердо решил покарать виновников убийства и грабежа. Узнав, что один из главных зачинщиков резни, капитан (капитан — начальник, помощник радьи) острова Мавары, скрывается на пироге, приставшей к берегу острова Айдума, Миклухо-Маклай, в сопровождении слуги и одного преданного ему папуаса, отправился на берег.

«Я сорвал цыновку, служившую крышей пироги. Там действительно сидел капитан.

— Саламат, туан! (Здравствуй, господин!) — произнес он слабым голосом. Этот человек был вдвое или втрое сильнее меня, а теперь дрожал всем телом.

Я схватил капитана за горло, приставив револьвер ко рту, приказал Мойбериту (туземцу) связать ему руки. После этого я обратился к папуасам и сказал:

— Я оставил этого человека в Айве стеречь мою хижину, а он допустил, чтобы в моих комнатах убивали женщин и детей. Я должен наказать этого человека».

Но Миклухо-Маклай был слишком зорким и беспристрастным наблюдателем, чтобы, покарав случайного виновника грабежа и убийств, проглядеть, не заметить истинную причину междоусобиц, которые терзали туземцев берега Папуа-Ковиай. Он знал, что когда-то они вели мирную оседлую жизнь, что у них, как и у папуасов Берега Маклая, когда-то были хижины, кокосовые пальмы, плантации. Почему же теперь они живут впроголодь, бросили свои поселения, скитаются по воде от берега к берегу; почему, когда ни спросишь папуаса: «Откуда ты?», он неизменно отвечает: «Искал чего-нибудь поесть». Истинной причиной обнищания туземцев было то, что малайские купцы увозили туземцев в рабство; купцы подучивали горных папуасов красть береговых, а береговых — уводить в плен горных и скупали украденных людей за бесценок. К тому времени, когда Миклухо-Маклай посетил этот берег, явная торговля людьми была уже запрещена голландским правительством, но тайная продолжалась без помехи. Вот в чем была причина постоянной междоусобицы, резни и голода.

Убедившись воочию в существовании «возмутительной торговли людьми», на которую голландские власти смотрели сквозь пальцы, Миклухо-Маклай не счел возможным молчать. Тут впервые он выступил как защитник угнетенных народов. Летом 1874 года он обратился с письмом к генерал-губернатору Нидерландской Индии, в котором требовал прекратить людокрадство.

«Беззакония процветают беспрепятственно, — с горечью писал он в этом письме. — Для меня было бы большим удовлетворением, если бы эти несколько строк могли содействовать хоть некоторому облегчению печальной участи туземцев».

Вернувшись с берега Папуа-Ковиай на остров Яву, путешественник вскоре тяжело заболел. Он был на краю гибели. Но, чуть оправившись, он предпринял следующее путешествие, необходимое для исполнения того плана, который он наметил себе. Папуасы Новой Гвинеи на востоке и на западе были уже во многих отношениях исследованы им, негритосы Филиппинских островов — тоже. В декабре 1874 года он задумал разрешить следующий, не решенный наукой вопрос: существуют ли остатки меланезийского племени на Малаккском полуострове, как утверждают одни ученые, или же меланезийцев там нет, как утверждают другие? Ценою труднейшего путешествия с одного конца полуострова Малакка на другой — путешествия, которое приходилось проделывать то шагая по пояс в воде, то продираясь сквозь непроходимые заросли, возвращаясь ни с чем в Иохор и снова пускаясь в путь на плоскодонной лодке, на спине у слона или попросту пешком сквозь джунгли, кишащие тиграми, — Маклай встретился с теми, кого искал.

«…У верховья реки Пахан, — докладывал он впоследствии Географическому обществу, — в горах между странами Пахан, Трингано, Келантан я встретил первых чистокровных меланезийцев».

Называлось это племя — «оран-сакай».

«Хотя они оказались очень пугливыми, но я успел сделать несколько портретов и антропологических измерений и посетил почти все их селения».

Оран-сакай — кочевое племя, племя «карликовое», как и негритосы; рост этих людей не превышает ста пятидесяти сантиметров. У них темнокоричневая кожа и черные курчавые волосы. Они бродили по лесам, чуть ли не каждый день меняя место своих стоянок. Дорог они не прокладывали — они не нуждались в них. В топориках, которыми малайцы подрубали ветви, сакаю тоже не было нужды.

«Он сгибает рукой, не ломая, молодые деревья и нагибается или проползает под большими. Он никогда не обрывает и не срезает висящую на его пути лиану, а проползает под нею. Несмотря на бесконечные зигзаги, извивания, обходы, он изумительно быстро идет вперед».

Добравшись до реки Патани, совершив двадцатидневное путешествие на слонах по землям сиамского короля, Миклухо-Маклай в конце 1875 года вернулся в Сингапур, а оттуда в Бейтензорг, и скоро в европейских журналах появились научные статьи, где впервые была дана этнографическая и антропологическая характеристика вымирающих племен полуострова Малакка.

Но Маклай обнародовал далеко не весь собранный им материал о бытовом и социальном укладе населяющих полуостров народов. Он знал, что Англия уже протягивает щупальцы к Малаккскому полуострову. В одном из писем, адресованных Русскому Географическому обществу, Маклай объяснил свою сдержанность: «Малайцы, доверявшие мне, имели бы совершенное право назвать такой поступок шпионством… поэтому не ожидайте найти в моих сообщениях что-либо касающееся теперешнего «статус-кво» — социального или политического — Малаккского полуострова…».

Наступило время исполнить обещание, данное папуасам деревень Горенду, Гумбу, Бонгу, и снова поселиться на берегу залива Астролябии. В феврале 1876 года Миклухо-Маклай отправился в путь на борту торговой шхуны «Морская птица».

По пути на Новую Гвинею шхуна объехала острова Целебес, Пелау, Адмиралтейства, Агомес. Путешественник всюду сходил на берег, не расставаясь с записной книжкой, камерой-луцидой и измерительными приборами. И всюду его пристальный взгляд находил что-нибудь новое, до него еще никем не замеченное. На острове Андра он составил словарик папуасских слов, не известных ни одному лингвисту мира, а на острове Вуан обнаружил невиданные папуасские деньги: каждая монета величиной с мельничный жернов.

Но как ни ценны, ни дороги для науки были эти открытия — они не могли уберечь ученого от черных мыслей об опасности, грозящей его новогвинейским друзьям. В погоне за трепангом (трепанг — червеобразное, морское животное (голотурия). Голотурия водится у островов Тихого океана. Особым образом прокопченная употребляется в пищу), черепахой, жемчугом английские, американские, голландские, немецкие купцы не стеснялись ничем. Они постоянно обманывали туземцев, сбывая им всякую заваль по возмутительно высокой цене, спаивали их, насильно увозили женщин; а если туземцы сопротивлялись или даже мирно отказывались вести невыгодный торг, вооруженные торгаши попросту отнимали у них все, что хотели. Военные суда, посылаемые колониальными властями, всегда принимали сторону торговцев и жестоко расправлялись с островитянами.

Вот о чем думал Маклай, приближаясь в июне 1876 года к знакомому берегу.

«Туземцы очень обрадовались, но нисколько не изумились моему приезду, — записывает он в дневнике, — они были уверены, что я сдержу свое слово…».

Через пять дней новый дом Миклухо-Маклая — на этот раз на мыске возле деревни Бонгу — был с помощью папуасов построен. Ученый продолжал свое дело.

Дневник «второго пребывания» изобилует, как и первый, многочисленными драгоценными сведениями о климате Новой Гвинеи, о ее горах, заливах, о растительном и животном мире. 12 августа Миклухо-Маклай предпринял экскурсию на одну из высочайших вершин горы Тайо и с опасностью для жизни, срываясь и падая с крутого и скользкого склона, измерил ее высоту; 5 декабря в деревне Бонгу наблюдал праздничные пляски туземцев; в марте подробно описал свадебные обряды в Горенду, присутствуя на свадьбе Мукау и Ло… Каждая из этих записей — богатый вклад в этнографию и географию.

«Благодаря большому ко мне доверию туземцев, — докладывал впоследствии Миклухо-Маклай Географическому обществу на основе записей своего дневника, — я во время второго у них пребывания имел возможность познакомиться с весьма интересными обычаями: брачными, погребальными и др. Укажу для примера на некоторые обычаи. Так, туземцы оставляют покойников гнить в хижинах. Когда человек умирает, его тело приводят в сидячее положение; потом труп оплетают листьями кокосовой пальмы в виде корзины, около которой жена покойного должна поддерживать огонь в течение двух или трех недель, пока труп совершенно не разложится и не высохнет. Зарывают трупы в землю очень редко, и происходит это только тогда, когда какой-нибудь старик переживет всех своих жен и детей, так что некому поддерживать огонь…».

Но самое значительное в дневнике «второго пребывания» — это те его страницы, которые посвящены новому подвигу Маклая: борьбе против бессмысленных войн между туземными племенами. «Эти войны имеют более характер убийств, чем характер войны или боя в открытом поле, — писал Миклухо-Маклай. — Каждое убийство ведет к мести, и, таким образом, вся война состоит из ряда вендетт. Войны наносят страшный вред всему населению; туземцы боятся покидать свои деревни даже на несколько часов».

Маклай вмешался в распрю между двумя племенами и заставил обе стороны сложить оружие.

К этому времени авторитет Маклая, и до тех пор стоявший высоко, достиг небывалой высоты. Вызвано это было следующим происшествием. Ужиная однажды у старика Коды-Боро в деревне Богати, Маклай случайно узнал, что двое молодых людей из деревни Горимы, по имени Абуи и Малу, собираются убить его и поживиться его вещами.

— Маклай, ты не ходи в Гориму, — уговаривал ученого Коды-Боро… Но Маклай на следующий же день, в сопровождении переводчика-туземца (наречия, на котором говорили в этой деревне, он еще не успел изучить) отправился прямо туда.

«У входа в буамбрамру собралась толпа людей, созванных моим переводчиком… Первые мои слова, обращенные к переводчику, были: — Абуи и Малу здесь или нет?

…Когда я назвал эти два имени, туземцы стали переглядываться между собою, и только через несколько секунд я получил ответ, что Абуи здесь.

«Позови Малу!» — было мое распоряжение.

Кто-то побежал за ним.

Когда Малу явился, я встал и указал Абуи и Малу два места около самого костра, как раз против меня. Они с видимым нежеланием подошли и сели на указанные мною места. Затем я обратился с короткою речью к переводчику, который переводил, по мере того как я говорил, то есть почти слово в слово. Содержание речи было, приблизительно, следующее:

— Услышав вчера от людей Богати, что двое людей Горимы — Абуи и Малу — хотят меня убить, я пришел в Гориму, чтобы посмотреть на этих людей. (Когда я стал смотреть поочередно на обоих, они отворачивались каждый раз, как встречали мой взгляд.) Что это очень дурно, так как я ничего не сделал ни Абуи, ни Малу и никому из людей Горимы, что теперь, пройдя пешком от Богати до Горимы, я очень устал и хочу спать, что сейчас лягу и что, если Абуи и Малу хотят убить меня, то пусть убьют, пока я буду спать, так как завтра я уйду из Горимы.

Договорив последние слова, я направился к барле и, взобравшись на нее, завернулся в одеяло. Мои слова произвели, кажется, сильный эффект. По крайней мере, засыпая, я слышал возгласы и разговоры, в которых мое имя было не раз повторяемо. Хотя я спал плохо и просыпался несколько раз, но происходило это не из страха перед туземцами, а, вероятно, по причине тяжеловесного ужина, которого я обычно избегаю.

На другое утро я был, разумеется, цел и невредим. Перед уходом из Горимы Абуи принес мне в дар свинью почтенных размеров и вместе с Малу непременно пожелал проводить меня не только до Богати, но и в таль Маклай».

Этот эпизод, еще раз подтвердивший бесстрашие Маклая и его полное доверие к чувству справедливости темнокожих людей, превратил их дружбу к нему в восторженное благоговение. И Маклай воспользовался новой победой по-своему. Воспользовался для того, чтобы помирить два племени, прекратить междоусобную распрю, порожденную пустым суеверием.

«Междоусобия у папуасов, — объясняет Миклухо-Маклай в одной из своих научных статей, — часто бывают вызваны поверием, что смерть, даже случайная, происходит через посредство так называемого «оним» (папуасы верили в возможность с помощью магических заклинаний «извести» человека. «Оним» — один из атрибутов такого колдовства), изготовленного врагами умершего… После смерти туземца родственники и друзья покойного собираются и обсуждают, в какой деревне и кем был приготовлен «оним»… Толкуют долго, перебирая всех недругов покойного, не забывая при этом и своих личных неприятелей. Наконец, деревня, где живет недруг, открыта; виновники смерти найдены, составляется план похода, подыскиваются союзники и. т.д.»

Случилось так, что в деревне Горенду в течение нескольких дней в одной семье внезапно умерли двое братьев: молодой человек Вангум, от неизвестной причины, и мальчик Туй, от укуса змеи. Жители Горенду были твердо уверены, что папуасы из горных деревень приготовили «оним» и погубили Вангума и Туя. Война казалась неизбежной.

О ней толковали и старики и дети; молодежь приводила в порядок оружие. Но тут вмешался Маклай.

«Я решил запретить войну», — пишет он.

И он запретил ее. «Войне не быть», — объявил он папуасам.

Через несколько дней разговоры о войне прекратились, прекратились и военные приготовления. Нехотя, с недоумением, туземцы вынуждены были сложить оружие. Перед чем? Перед твердым словом человека, которого они уважали.

Дневник «второго пребывания» заканчивается описанием еще одного многозначительного эпизода. То, что Маклай отправился в Гориму, не испугавшись угроз Абуи и Малу, то, что он, не колеблясь, стал между двумя племенами, готовыми кинуться друг на друга, вселило в туземцев одно подозрение.

Не зная, как объяснить себе бесстрашие, которое постоянно проявлял этот худощавый человек с бледным, усталым лицом и тихим голосом, они в конце концов заподозрили, что он бессмертен — потому и не боится их копий и стрел.

— Скажи, Маклай, можешь ли ты умереть? — спросили они его однажды.

Маклай на минуту задумался. Потом взял копье «толстое и хорошо заостренное», как с педантической точностью сообщает он в дневнике, «тяжелое и острое, которое может причинить неминуемую смерть», подал его папуасу, отошел на несколько шагов и остановился против него.

«Я снял шляпу, широкие поля которой закрывали мне лицо; я хотел, чтобы туземцы могли видеть по выражению моего лица, что Маклай не шутит и не моргнет, что бы ни случилось», — записывает он.

Он подал туземцу копье и сказал:

«Посмотри, может ли Маклай умереть».

Маклай был прав, что не побоялся копья: папуасы глубоко и преданно любили его и сами отказались от предложенного опыта.

— Арен, арен (нет, нет!), — закричал Саул, когда Маклай вложил ему в руку копье. Он не поднял оружия на Маклая.

«Многие бросились ко мне, как бы желая заслонить меня своим телом, — продолжает Маклай в дневнике. — Простояв еще несколько времени перед Саулом и даже назвав его шутливым тоном бабой, я снова сел между туземцами, которые заговорили все зараз.

Ответ оказался удовлетворительным; после этого случая никто не спрашивал меня, могу ли я умереть».

6 ноября 1877 года в залив Астролябии случайно зашла английская шхуна «Флауэр ов Эрроу», державшая путь в Сингапур. Считая предпринятую им работу по обследованию всех разновидностей меланезийского племени далеко не законченной, Миклуха-Маклай решил покинуть на время своих новогвинейских друзей. Заручившись согласием шкипера, он перенес вещи на борт «Флауэр ов Эрроу».

Но прежде, чем уехать, Маклай решил предупредить папуасов об опасности, грозящей им со стороны работорговцев. Он пригласил к себе по два человека из каждой деревни: самого старого и самого молодого.

«Я объяснил им, что, вероятно, другие люди, такие же белые, как и я, с такими же волосами, в такой же одежде, прибудут к ним на таких же кораблях, на каких приезжал я, но очень вероятно, что это будут другие люди, чем Маклай… Эти люди могут увезти их в неволю… Я посоветовал им никогда не выходить навстречу белым вооруженными и никогда даже не пытаться убивать пришельцев, объясняя им всю силу огнестрельного оружия сравнительно с их стрелами и копьями. Я им советовал для предупреждения бед при появлении судна сейчас же посылать своих женщин и детей в горы».

Около двух лет жизни потратил путешественник на то, чтобы победить страх туземцев перед невиданным, загадочным «белым человеком» и завоевать их доверие. Тяжелым трудом, великим терпением добился он этой цели, но, хорошо изучив нравы английских, американских, немецких, голландских колонизаторов, которых неизбежно предстояло увидеть папуасам, вынужден был сам разрушить сделанное: снова внушить туземцам страх перед «белыми» и недоверие к ним. Не без горечи произносил свои предупреждения Маклай, но он не желал допустить, чтобы плодами его бескорыстных трудов во вред туземцам воспользовались торгаши и промышленники.

Миклухо-Маклай убедился впоследствии: туземцы запомнили его наказ слово в слово и в точности исполнили все.

В январе 1878 года Маклай прибыл в Сингапур. Здесь он тяжело заболел. Врачи потребовали, чтобы он поехал отдыхать и лечиться, «а не то, — угрожали они, — путешественник окажется вынужденным совершить путешествие на тот свет». Скрепя сердце, Миклухо-Маклай переселился в Сидней. В Сиднее он продолжал работу по изучению мозга хрящевых рыб, начатую им еще в юности, и делал антропологические наблюдения над туземцами, которые попадали в госпиталь с островов Океании.

Работа его была прервана тревожными вестями. Распространился слух, что Австралийский Союз собирается захватить восточный берег Новой Гвинеи. То, чего каждый день опасался Миклухо-Маклай, казалось, должно было вот-вот произойти. Он не мог оставаться безучастным к этому событию. Папуасы бухты Астролябии не были для него каким-то общим, отвлеченным понятием; это были люди: Туй и Дигу, Коды-Боро, Моте.

Он немедленно направил протест «высокому комиссару ее британского величества» — сэру Артуру Гордону.

«…я решил возвысить голос во имя прав человека… и привлечь Ваше внимание к опасности, которая угрожает уничтожить навсегда благополучие тысяч людей, не совершивших иного преступления, кроме принадлежности к другой расе, чем наша, и своей слабости».

Он призывает «высокого комиссара»:

«…предупредить ряд несправедливых убийств, избавить на будущее время цивилизацию от позора избиения женщин и детей под предлогом «заслуженного возмездия».

Верил ли Миклухо-Маклай, что «высокий комиссар» защитит туземцев? По-видимому, не очень. Из памяти нельзя было вычеркнуть «…окончательного уничтожения туземцев Тасмании и постепенного, по сие время продолжающегося, истребления австралийцев». «Истребление темных рас, — писал он в ноябре 1877 года, — есть не что иное, как применение грубой силы, и каждый честный человек должен осудить ее или, если может, восстать против злоупотребления ею».

Он не только осудил, но и восстал. Тут его долг ученого встретился с общественным долгом подлинно культурного человека. В исполнении этих двух обязанностей — общественной и научной — для него не было противоречия. Они совпадали. Изучая, он и просвещал и защищал. Он не считал себя человеком «высшей расы» на том основании, что у него белая кожа и что он умеет стрелять из ружья; но он считал себя человеком передовой культуры и стал защитником папуасов Берега Маклая и всех «цветных» народов, порабощенных белыми колонизаторами. Каждый раз, как на своем пути он встречал насилие над туземцами со стороны колониальных держав, он обращался к властям со словами укоризны и гнева. Во имя «справедливости» и «человечности» он требовал создания международной ассоциации для защиты человеческих прав туземцев Тихого океана «от бесстыдного грабежа», требовал, чтобы были приняты энергичные меры для охраны прав туземцев на их землю, на их леса и реки; чтобы был запрещен ввоз спиртных напитков и ввоз оружия; в многочисленных обращениях к высшим голландским и английским чиновникам он требовал прекратить торг невольниками, практикующийся на островах Тихого океана под видом «свободного найма рабочей силы», людокрадство, грабежи и обманы. Пусть обращения Миклухо-Маклая были наивны — не от чиновников колониальных держав следовало ожидать помощи! — но он сделал все, что умел и мог.

В марте 1879 года Миклухо-Маклай на борту американской шхуны «Сэди Ф. Келлер» предпринял новое путешествие на острова Тихого океана. Шхуна отправлялась на острова Ново-Гебридские, Агомес, Адмиралтейства и Соломоновы для ловли трепанга и скупки жемчуга. Миклухо-Маклай желал ознакомиться с возможно большим числом разновидностей меланезийского племени и, кроме того, надеялся снова побывать на Берегу Маклая; шкипер обещал доставить его туда. Необходимо «держать слово, данное друзьям, особенно когда им грозит скорая опасность столкновения с их будущими непримиримыми врагами», — писал Маклай матери.

Путешествие это оказалось одним из самых значительных. Во время этой поездки действительность пожелала дать Миклухо-Маклаю еще один предметный урок: на этот раз не из истории развития первобытных народов, а из истории классовой борьбы. Среди записей Миклухо-Маклая, посвященных этому путешествию, есть и такая:

«Из Сиднея я отправился на острова Меланезии. Путешествие продолжалось больше года и было в высшей степени интересным. Шхуна отправилась сначала в Нумею, а потом в Южную бухту Новой Каледонии; я осмотрел в самой Нумее и в ее окрестностях все, что было интересно». «Все, что было интересно»… Интересны, конечно, были для Миклухо-Маклая туземные племена Новой Каледонии. Но, по-видимому, не только они.

Нумея, окрестности Нумеи: остров Ну, полуостров Дюко. Страшные имена, страшные воспоминания. В 1879 году, когда приезжал туда Миклухо-Маклай, там, в каторжных тюрьмах и лагерях, еще томились герои Парижской Коммуны.

Острова и полуострова Ну, Дюко, Пен, обращенные Францией в место ссылки уголовных и политических преступников, избраны были в качестве каторги весьма удачно. Ни океан, светящийся по ночам фосфорическим блеском, ни огромные, низко горящие звезды Южного Креста, ни лунные радуги, появляющиеся над океаном влажными ночами, ни яркая зелень, покрывающая прибрежную полосу, — ничто не могло скрасить мрачность новокаледонской природы. В Новой Каледонии мало земель, удобных для земледелия; чуть ли не каждое лето ее посещает засуха, жалкие огороды гибнут от зноя и саранчи, скот, привозимый из Австралии, — от недостатка воды. Природа зловещих островов, казалось, была заодно с тюремщиками: акулы стерегли каторжан в океане; москиты терзали их по ночам, а днем их одолевали муравьи, крупные и ненасытные, способные сожрать человека живьем. Среди балок барака гнездились рыжие летучие мыши с когтистыми хрящеватыми крыльями.

Режим, созданный на островах, был страшен… «Колодки, плеть семихвостка и пытки булавками, — не правда ли, нам есть чем гордиться? — писал наборщик Аллеман, коммунар, сосланный на остров Ну. — И это допускается в самой блестящей стране земного шара, которую мы с дурацкой гордостью именуем цивилизованной, передовой!».

Новая Каледония населена меланезийскими племенами — «канаками», — как их называли французы. Тюремщики позаботились о том, чтобы люди, порученные их охране, не встречали сочувствия среди туземных племен. Миссионеры, открыто торговавшие водкой и исподтишка рабами, искусно внушали канакам, будто каторжники — все поголовно — людоеды, убийцы, и если кому-нибудь из заключенных удавалось бежать из лагеря, канаки, отличные охотники, по знаку тюремного начальства кидались на поиски, устраивали настоящую облаву, убивали несчастного и с торжеством приносили губернатору Нумеи привязанный к палке труп беглеца — совершенно так же, как туземцы бухты Астролябии приносили в свои деревни убитых кабанов после удачной охоты.

В один из апрельских дней 1879 года медленно открылся перед глазами Маклая сначала полуостров Дюко, потом остров Ну и между ними, на голубоватых холмах, домики и форты Нумеи. Шхуна «Сэди Ф. Келлер» бросила якорь в порту.

Миклухо-Маклай сошел на берег. Нумея — резиденция губернатора, административный центр каторги. Одноэтажные дощатые деревянные домики. Каменные казармы. Каменный, похожий на казарму, дворец губернатора, пушки военных фортов, превращенных в тюрьму.

Что означает фраза у него в дневнике: «я осмотрел в Нумее и в ее окрестностях все, что было интересного»?

Видел ли он только туземцев или ему удалось говорить и с ссыльными? Встретился ли он с Луизой Мишель — поэтом, этнографом, историком, знаменитой коммунаркой, отстаивавшей Париж и Коммуну с оружием в руках?

Статьи и дневники Маклая не дают нам ответа на этот вопрос. Исследователи располагают только косвенным, но зато неопровержимым доказательством того, что грозная и доблестная судьба коммунаров, с которыми Маклай неизбежно должен был встретиться в Новой Каледонии, тронула и поразила его.

Сохранилось письмо И. С. Тургенева к русскому политическому эмигранту, члену одной из секций Коммуны, Петру Лавровичу Лаврову. В этом письме (от 27 декабря 1882 г.) знаменитый писатель просил Лаврова доставить Миклухо-Маклаю брошюру или брошюры, «написанные бывшими сосланными в Новую Каледонию коммунарами о жизни их там и перенесенных ими там страданиях».

Обращался Тургенев к Лаврову по личной и настоятельной просьбе самого путешественника…

Исполнил ли Лавров просьбу Тургенева, достал ли для Маклая воспоминания коммунаров, амнистированных в начале восьмидесятых годов? Как бы там ни было, интерес ученого к узникам Новой Каледонии, судя по записке Тургенева, был глубок и устойчив — иначе он не стал бы разыскивать их мемуары. А если так, нам естественно предположить, что интерес этот был вызван личным общением, что, посетив Новую Каледонию в 1879 году, Маклай не мог не видеть французских ссыльных, что на полуострове Дюко Маклай беседовал с Луизой Мишель, и она рассказала ему о восстании канаков против завоевателей, рассказала, что среди них есть истинные друзья изгнанников; естественно предположить, что она пела Маклаю их песни, показывала рисунки, что они вместе радовались тому, как умны, восприимчивы и музыкальны дети канаков…

Если Миклухо-Маклай ознакомился впоследствии с воспоминаниями Луизы Мишель, — какими близкими должны были прозвучать для него заключительные страницы той главы, в которой Луиза Мишель, амнистированная в 1880 году, описывала свой отъезд из Нумеи!

«…когда я уже собиралась сесть на судно… я увидела, что весь берег покрыт канаками… Не ожидая амнистии так скоро, я хотела устроить школу в туземных поселках;. теперь мои черные друзья пришли, чтобы напомнить мне о моем обещании. «Ты больше не приедешь!» — повторяли они с горечью. Чтобы утешить их, я с полной верой в свои слова говорила им: «Я вернусь к вам!»

Долго потом со своего судна я смотрела на черную толпу канаков, пока она не скрылась из виду. Они плакали, плакала и я сама».

Разве эти проводы, описанные знаменитой коммунаркой, не напоминают нам других — тех, которые описал Миклухо-Маклай, рассказывая о своем первом отъезде из бухты Астролябии?

Новое путешествие в бухту Астролябии было отложено до более удобного случая. Наглядевшись, как в обмен на трепанг и перламутр капитан Веббер и его сподручные сбывают туземцам всякий хлам, Миклухо-Маклай решил, что лучше сам не поедет в бухту Астролябии, чем привезет с собою подобных гостей. Скрепя сердце, ученый освободил шкипера от его обязательства.

Объездив острова Ново-Гебридские, Адмиралтейства, острова Банкса, Агомес и Соломоновы, Миклухо-Маклай побывал на южном берегу Новой Гвинеи в поисках особого желтого племени, слухи о существовании которого не подтвердились; потом совершил экскурсию в глубь Австралии и, наконец, исполняя свою давнишнюю мечту, организовал в Сиднее зоологическую станцию для изучения морской фауны.

В 1882 году в жизни Миклухо-Маклая произошло большое событие. После многолетнего отсутствия он снова побывал на родине. В феврале в Мельбурн прибыла русская эскадра. На борту клипера «Вестник» Миклухо-Маклай покинул Мельбурн. Достигнув Сингапура, он перебрался на крейсер «Азия», достигнув Генуи, — на броненосец «Петр Великий». Во второй половине сентября ученый после двенадцатилетней разлуки с родиной снова увидел маяк Кронштадтского порта.

В конце октября все русские газеты напечатали сообщение о том, что в ближайшие дни в Петербурге, в зале Географического, а затем Технического общества, выступит с докладами о своих путешествиях Миклухо-Маклай.

Наступило 29 октября 1882 года — день первого появления Миклухо-Маклая перед русской публикой. Зал Географического общества был переполнен. Люди стояли в проходах, стояли в смежной комнате.

«Ровно в 8 часов вечера, — сообщает «Петербургский листок», — вице-председатель общества П. П. Семенов ввел под руку нашего путешественника. При его появлении раздался оглушительный и долго не смолкавший гром аплодисментов. За стол президиума быстро вошел уже украшенный сединой Н. Н. Миклухо-Маклай.

«Милостивые государыни и милостивые государи! Через восемь дней исполнится 12 лет, как в этой же зале я сообщил господам членам Географического общества программу предполагаемых исследований на островах Тихого океана. Теперь, вернувшись, я могу сказать, что исполнил обещание, данное мною Географическому обществу: сделать все, что будет в моих силах, чтобы предприятие не осталось без пользы для науки».

Так начал свой доклад Миклухо-Маклай — доклад-отчет, доклад-рапорт ученого высшему географическому учреждению России.

В глубокой тишине слушали собравшиеся рассказы Николая Николаевича. Имена людей Бонгу, Горенду, Гумбу, имена деревьев, рек и гор неведомой, далекой страны, повесть об опасностях и лишениях, которым подвергался путешественник, и о его научных победах зазвучали в тишине петербургского огромного зала. На следующий день все газеты напечатали подробные отчеты о лекциях Миклухо-Маклая. Корреспонденты единодушно отметили глубокое внимание к тихой, лишенной всяческих внешних эффектов, содержательной и скромной речи этого бледного, усталого человека.

«Каждый, слушавший его, понимал, — писал один журналист, — что он говорит только правду, что он рассказывает только то, что сам видел, ничего не передавая с чужих слов и постоянно проверяя на месте известное ему чужое наблюдение».

Миклухо-Маклай получил несколько приветственных адресов от студенчества и от научных обществ России. Когда он приехал в Москву и снова выступил со своими докладами, Общество любителей естествознания присудило ему за работы по этнографии и антропологии золотую медаль.

Однако далеко не все радовались успехам отважного ученого. Не всем была по душе его защита темнокожих. В кулуарах скептики и недоброжелатели пожимали плечами:

— Помилуйте, что он сделал? Привез какие-то рисуночки, глиняные горшки. Что тут такого? Недоучившийся студент, разыгрывающий роль благодетеля рода человеческого… Да он и у дикарей почти не жил — сидел все больше в Сиднее… Да и что интересного в этих дикарях?

«Несмотря на то, что наблюдения ученого-путешественника касаются туземцев Новой Гвинеи, Малайского архипелага и Австралии, в общем расовом вопросе они могут иметь поучительное значение и для нас», — писал один проницательный журналист.

Поэтому-то и насторожились чиновничьи, реакционные круги царской России. Поэтому-то и царь Александр III, обещавший было на свой счет напечатать дневники путешественника, не исполнил своего обещания. Папуасы — далеко, но забитые чуваши, мордва, вогулы — близко, под боком.

Сначала это была только настороженность, это был только шепот о сомнительности научных заслуг, позже шепот окреп и обратился в громогласную клевету.

…В конце 1882 года ученый покинул Россию, чтобы продолжать свои исследования. Случай помог ему еще раз побывать на Берегу Маклая. Когда пароход доставил его в Батавию, оказалось, что на рейде стоит и грузится углем корвет «Скобелев». Командир корвета, контр-адмирал Копытов, согласился доставить путешественника на Новую Гвинею, хотя ему это и было не совсем по пути.

Миклухо-Маклай перебрался на корабль. По дороге, на одном из Молуккских островов, в Амбоине, он приобрел в подарок своим друзьям коз и двух зебу: бычка и телушку.

17 марта 1883 года Миклухо-Маклай в третий раз высадился на своем берегу. Пробыл он здесь недолго: всего несколько дней. Он роздал туземцам семена, попытался научить их ухаживать за козами и зебу. Туземцы шумно радовались семенам и животным, расспрашивали Маклая, где он будет жить и рассказывали ему наперебой, как приезжали сюда «тамо-инглис», англичане, но уехали, не поживившись ничем, потому что люди Бонгу, Били-Били, Гумбу вели себя в точности так, как посоветовал им, уезжая, Маклай…

23 марта утром «Скобелев» снялся с якоря. Накануне отъезда путешественник записал у себя в дневнике:

«Встав до рассвета, я отправился на мостик и сделал эскиз гор Мана-боро-боро и архипелага Довольных людей. Сильный противный ветер помешал нам сняться, и я отправился на небольшой островок по имени Мегаспена, покрытый растительностью и во многих местах удобный для причаливания шлюпок. Оттуда я переехал на остров Сегу, отыскал Каина и через него спросил туземцев, которые считают остров Мегаспена своим, согласны ли они дать мне этот остров для того, чтобы построить там дом в случае моего возвращения. Все не только согласились, но были очень довольны, услышав, что я поселюсь недалеко от них».

Но поселиться недалеко от них Маклаю уже не пришлось.

Наступил последний период жизни великого путешественника. Ревматизм и малярия, тяжелые последствия его самоотверженного труда в тропических странах, мучили его все сильнее и сильнее.

Он больше не ездил ни на острова Адмиралтейства, ни на Малакку, ни на Новую Гвинею. Был ли он уже не в силах много и напряженно двигаться или чувствовал, что жить ему осталось недолго, и торопился упрочить сделанное? Как бы то ни было, в последние годы жизни он стремился обрабатывать добытый материал, а не добывать новый.

Миклухо-Маклай больше не путешествует.

Он женился, живет в Сиднее и деятельно приводит в порядок коллекции, дневники, записки, рисунки.

В 1884 году Германия оккупировала северо-восточную часть Новой Гвинеи. Берег Маклая, на котором каждый клочок земли был возделан туземцами и вдоль и поперек исхожен и изучен неутомимым русским путешественником, стал добычей германского империализма. Немцы назвали захваченную землю «Землей императора Вильгельма».

«Туземцы Берега Маклая протестуют против присоединения к Германии», — телеграфировал Миклухо-Маклай Бисмарку от имени своих подзащитных.

В 1886 году ученый вновь отправился в Россию. Ему хотелось сдвинуть с мертвой точки печатание своих научных трудов и сделать последнюю попытку облегчить судьбу папуасов.

Приехав в Петербург, он начал пропагандировать идею создания на одном из островов Тихого океана русской колонии. Это не должна была быть колония в обычном смысле слова — золотое дно для торгашей и промышленников, отнимающих у туземцев землю, наживающихся под защитой пушек и ружей на их подневольном труде; нет, колонисты, по мысли Маклая, должны были селиться только на свободных, не занятых туземцами землях и жить плодами труда рук своих. С этим проектом Миклухо-Маклай обратился к царю, к министрам и непосредственно через газеты «ко всем желающим».

Желающие откликнулись сотнями писем, но царь колонию запретил. Очередное обращение Миклухо-Маклая к «власть имущим» — на этот раз к правительству царской России — окончилось тем же, чем кончились его предыдущие обращения к «высокому комиссару» английских владений или к губернатору Нидерландской Индии — ничем. Колониальные английские и голландские власти и правительство царской России, естественно, не могли выступать в той роли, какую предлагал им Маклай, — в роли защитников порабощенных народов.

Современники Маклая прекрасно улавливали общественный смысл его научного опыта, революционную струю, звучащую во всей его деятельности. Недаром крестьянин Новгородской губернии, отвечая на призыв Маклая принять участие в организации колонии, написал ему письмо «об аде на земле», созданном богатыми для бедных; недаром царь Александр III «начертал» на проекте Маклая: «отказать», а черносотенное «Новое время» глумилось над его научными трудами… И друзья и враги отлично понимали значительность опыта, который только что был проделан ученым, и подспудный революционный смысл этого опыта. При всей своей скромности понимал это и Миклухо-Маклай. Вот что давало ему силу относиться к нападкам и клевете с тем же величавым спокойствием, с каким он относился к копьям, летящим ему в лицо.

Миклухо-Маклай, как всегда, как всю свою славную трудную жизнь, держался спокойно, никто не слыхал от него жалоб, но силы его падали. Конечно, не насмешкам продажных писак было смутить его. Но крушение мечты о справедливой трудовой колонии на далеком тихоокеанском острове — вот что, в конце концов, лишило его последних сил. Миклухо-Маклай не только старел, он, по выражению одного современника, «дряхлел». Трудно было поверить, что ему не 60, а всего только 40 лет.

«Он сильно похудел, характерное лицо его покрылось морщинами… — пишет корреспондент сочувствующей Маклаю газеты. — Только тогда, когда он начинает говорить о своем береге и его обитателях, голос его крепнет и глаза, уныло перебегающие с предмета на предмет, внезапно оживают».

В 1886 году ученый преподнес в дар Академии наук свои коллекции. В 1887-м он съездил в Сидней. Он торопился привезти на родину жену, детей и все бумаги. Обосновавшись в Петербурге, на Галерной улице, он принялся обрабатывать свои записи. Отек легких душил его, ревматизм и невралгия вызывали острую боль, но напряжением воли он пытался одолеть болезнь, как одолевал когда-то лихорадку, путешествуя по Новой Гвинее и Малакке. Он диктовал, диктовал по семь, по восемь часов в день. Невозможно было оставить черновики неразобранными. Обдумать и продиктовать все до конца, до последнего листка, — вот она теперь та вершина, которую во что бы то ни стало нужно взять. Ведь лазал же он больным на горы, переходил по грудь в воде болота и реки…

Но на этот раз болезнь одолела его.

«Вчера в клинике Виллие, в Санкт-Петербурге, в 8 часов 30 минут вечера, скончался на 42-м, году жизни после продолжительной и тяжелой болезни Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Смерть застала Николая Николаевича тогда, когда он обрабатывал второй том записок о своих путешествиях».

— В лице Николая Николаевича, — произнес на могиле один из его ученых коллег, — мы хороним человека, который прославил наше отечество в самых отдаленных уголках мира.

Миклухо-Маклай вынужден был учиться за границей: из Петербургского университета он был исключен с запрещением поступать в другие университеты России. На родине он провел только детство и юность. В течение двух десятилетий он бывал в России только наездами. Он окончательно переселился в Петербург лишь незадолго до смерти. Связь с родной страной многие годы поддерживал он только письмами, да и то весьма редкими: регулярная почта не ходила туда, где на кораблях и пешком, на слонах и в пирогах путешествовал Миклухо-Маклай.

Но в какой бы дали от России он ни оказывался, он всюду приносил с собой воздух родной страны, воздух того времени, когда он ее оставил.

Он учился в Петербургском университете в начале шестидесятых годов. То была пора революционного подъема, крестьянских волнений, подпольных кружков разночинной интеллигенции, пора несокрушимой веры в могущество естественных наук, пора поэзии Некрасова и Шевченко, страстной проповеди Добролюбова и Чернышевского в «Современнике», Герцена — в «Колоколе».

Есть основания предполагать, что из гимназии Миклухо-Маклай был исключен за непочтительное отношение к начальству, что в университете он принимал участие в бурных студенческих сходках, и к его исключению была причастна полиция: он просидел три дня в Петропавловской крепости.

Но дело вовсе не в этом. Все эти факты еще не дают нам права считать Миклухо-Маклая революционером шестидесятых годов. Кто тогда не участвовал в студенческих сходках, кто не был повинен в непочтительном отношении к начальству?!

Связь Миклухо-Маклая с передовыми идеями шестидесятых годов гораздо менее заметна, но глубока и прочна. Она лежит не на поверхности, а в самой основе того общественного и научного дела, которому он отдал жизнь.

«В числе предубеждений… — писал вождь революционной демократии шестидесятых годов Чернышевский, — очень заметное место занимает предрассудок, будто один народ по самой своей прирожденной натуре, по своей расе неспособен к тому, к чему способен другой, также по своей расе».

«В образовании нынешнего положения каждого народа такая громадная часть принадлежит действию обстоятельств, не зависящих от природных племенных качеств, что сами эти… качества, если и существуют, то для их действия осталось очень мало места — неизмеримо, микроскопически мало места».

«Не клевещите!» — таким восклицанием кончается этот отрывок.

Как относился Миклухо-Маклай к Чернышевскому? Знал ли что-нибудь Чернышевский о Миклухе-Маклае? Вопрос этот изучен недостаточно (можно только указать, что в одном из московских музеев хранится рисунок, исполненный рукою Маклая, на котором изображен Чернышевский), но, как бы там ни было, в дневнике Маклая нет ни единой строки, которая противоречила бы цитированным мыслям Чернышевского.

Когда читаешь проект создания русской колонии на Тихом океане, выдвинутый Маклаем для защиты папуасов, тоже невольно приходит на ум Чернышевский.

«Колония составляет общину и управляется старшиною, советом и общим собранием поселенцев», — писал Миклухо-Маклай. «Ежегодно вся чистая прибыль от обработки земли будет делиться между всеми участниками предприятия соразмерно их положению и труду».

Не о таких ли трудовых общинах мечтала Вера Павловна — знаменитая героиня романа Чернышевского «Что делать?». И когда читаешь в дневнике у Маклая, как он лечил и учил папуасов, не приходит ли невольно на ум русское юношество, которое в ту же пору, оставляя университеты и гостиные, устремлялось в русские деревни лечить и учить народ?

…Туземцы никогда не забывали постоянных, неизменных забот о них Миклухо-Маклая: ни посаженных им деревьев, ни подаренных топоров, ни лекарств, ни кокосового масла, которое он научил их добывать из орехов.

Память о русском путешественнике многие десятилетия продолжала жить на берегу залива Астролябия вместе с ростками новых деревьев, вместе с курчавой темнокожей девочкой, которой он дал русское имя Мария; и долго еще стальной топор именовался там «топор Маклай» и арбуз — «арбуз Маклай». Уже в начале нашего столетия на острове Били-Били этнографы записали легенду, сложенную папуасами о Маклае:

«Пришел Маклай и сказал нашим предкам: каменные топоры не острые, они тупые. Бросьте их в лес, они не годятся, тупые. Маклай дал им железные ножи и железные топоры…».

Долго жил у них на острове и у них в языке и «банан Маклай», и «тыква Маклай», и «дыня Маклай».

Туземцам бухты Астролябии было непонятно, зачем Миклухо-Маклай собирает черепа и волосы, зачем измеряет горы, но благородство Маклая оказалось совершенно доступным их пониманию. Они вполне оценили качества этого необыкновенного человека. Когда у путешественника заболели ноги, туземцы смастерили носилки и, чередуясь, носили его, чтобы ему не было больно ступать; о правдивости Маклая они создали поговорку: «слово Маклая одно»; когда он уезжал, они годами берегли его вещи. И это не было преклонением перед материальным могуществом белого человека, перед его лампой, ружьем и спичками. Ульсон — слуга Маклая — тоже умел стрелять из ружья и зажигать спички, но Ульсон был ничтожество и трус, и папуасы не ставили его ни во что. Любовь к Маклаю вызывалась не преклонением перед силой неведомых предметов, а преклонением перед силой и красотой человеческой личности.

Лидия Чуковская

Николай Николаевич Миклухо-Маклай родился 17 июля 1846 года в селе Языково-Рождественское Боровичского уезда Новгородской губернии.

Биография Миклухо-Маклая

После переезда семьи в 1858 году в Санкт-Петербург, он начинает учиться во Второй Петербургской гимназии; учеба идет трудно, а в 1861 году за участие в студенческой манифестации он едва не был отчислен. В 1863 году, после окончания гимназии, Николай поступает в Петербургский университет, став вольнослушателем физико-математического факультета. В 1864, вновь став участником студенческих волнений, он был отчислен, лишившись права обучения в российских высших учебных заведениях.

Чтобы продолжить образование, будущий путешественник Миклухо-Маклай уезжает в Германию, где обучается философии, медицине, химии в университетах Гейдельберга, Лейпцига и Йены. Тогда же в биографии Миклухо-Маклая происходит значимое событие — встреча с зоологом и естествоиспытателем Э. Геккелем, пригласившим молодого ученого принять участие в научной экспедиции на Канарские острова и в Марокко.

Начиная с 1868 года, уже после окончания учебы, путешествия с целью исследований становятся смыслом его жизни. В 1884 году, живя в Австралии, он женится, у него рождаются двое сыновей. Вернувшись в 1886 году в Россию, он уже не отправлялся в большие экспедиции, ограничившись антропологическими исследованиями на Украине.

2 (14) апреля 1888 года великий российский ученый скончался в клинике Виллие в Санкт-Петербурге. Биография Миклухо-Маклая – яркий пример биографии настоящего ученого, преданного науке до самопожертвования.

Путешествия Миклухо-Маклая

После окончания обучения Миклухо-Маклай работал на Сицилии, где занимался двумя темами: морфологией губок и анатомией мозга рыб. Здесь он впервые заболел малярией — болезнью, которая будет преследовать его всю жизнь.

Первым путешествием Миклухо-Маклая, предпринятым после окончания обучения, была поездка в 1869 году на побережье Красного моря, где он изучал низших морских животных. Вернувшись в Россию, он привез с собой коллекцию губок, хранящуюся сейчас в Зоологическом музее. В выступлении на II съезде естествоиспытателей в 1869 году он предложил создавать морские биологические станции. Предложение было принято и положило начало созданию Севастопольской биостанции.

В то же время Миклухо-Маклай заинтересовался вопросами антропологии, этнографии, решив заняться исследованиями в малоизученных районах мира, выбрав для этого Новую Гвинею, чему немало способствовала прочитанная им статья А. Петерманна «Новая Гвинея». Представив свой проект экспедиции Русскому Географическому Обществу, Миклухо-Маклай получил одобрение Совета Общества и пособие в размере 1200 руб. В ноябре 1870 года на корабле «Витязь» он отправился к берегам Новой Гвинеи, и 20 сентября 1871 года высадился на берег Кораллового моря у селения Бонга — берег, который вскоре назовут его именем.

Здесь он прожил больше года, живя в хижине на берегу, он занимался антропологическими исследованиями, изучал быт аборигенов, лечил их, высаживал семена привезенных растений, путешествовал по стране, плавал по близлежащим островам и архипелагам. Он быстро выучил местный язык и завоевал авторитет среди папуасов.