Очень кратко На заре советской власти молодой малограмотный парень приходит в аил в казахской степи и основывает школу, открывая для местных детей новый мир.

Композиция произведения построена по принципу рассказ в рассказе. Начальные и финальные главы представляют собой размышления и воспоминания художника, середина - рассказ главной героини о своей жизни. Всё повествование ведётся от первого лица: первая и последняя части - от лица рассказчика, середина - от лица академика.

Художник задумывает написать картину, однако пока не может выбрать тему для неё. Он вспоминает своё детство в аиле Куркуреу, что в казахской степи. Перед глазами возникает главный символ родных мест - два больших тополя на бугре. Этот голый бугор в аиле называют «школой Дюйшена». Когда-то некому комсомольцу вздумалось организовать там школу. Теперь одно название осталось.

Художник получает телеграмму - приглашение на открытие новой школы в аиле. Там он встречает гордость Куркуреу - академика Алтынай Сулаймановну Сулайманову. После торжественной части директор приглашает активистов колхоза и академика к себе. От бывших учеников приносят телеграммы с поздравлениями: их привёз Дюйшен. Теперь он развозит почту. Сам Дюйшен не заходит на праздник: надо сначала закончить работу.

Теперь многие с усмешкой вспоминают его затею со школой: он, мол, сам не весь алфавит знал. Пожилая академик краснеет при этих словах. Она поспешно, в тот же день, уезжает в Москву. Позже она пишет художнику письмо и просит донести её историю людям.

В 1924 году в аиле появляется молодой Дюйшен и хочет открыть школу. Он своими силами приводит в порядок сарай на бугре.

Сирота Алтынай живёт в семье тётки, которая тяготится девочкой. Ребёнок видит лишь оскорбления и побои. Она начинает ходить в школу. Ласковое отношение и добрая улыбка Дюйшена согревает ей душу.

На уроке учитель показывает детям портрет Ленина. Для Дюйшена Ленин - символ светлого будущего простых людей. Алтынай вспоминает то время: «Думаю я сейчас об этом и диву даюсь: как этот малограмотный парень, сам с трудом читавший по слогам, ... как он мог отважиться на такое поистине великое дело!.. Дюйшен не имел ни малейшего представления о программе и методике преподавания... Сам того не ведая, он совершил подвиг... нам, киргизским детям, нигде не бывавшим за пределами аила, ... вдруг открылся... невиданный прежде мир...»

В холода Дюйшен на руках и на спине переносил детей вброд через ледяную речку. Богатые люди, проезжавшие в такие моменты мимо в лисьих малахаях и овчинных шубах, презрительно посмеивались над ним.

Зимой, в ночь возвращения учителя из волости, куда он ходил на три дня каждый месяц, тётка выгоняет Алтынай к дальним родственникам - старикам Сайкал и Картанбаю. У них в то время и жил Дюйшен.

Среди ночи раздаётся «гнусавый, утробный вой». Волк! И не один. Старик Картанбай понял, что волки кого-то окружают - человека или лошадь. В этот момент в дверях появляется Дюйшен. Алтынай плачет за печкой от счастья, что учитель вернулся живой.

Весной учитель вместе с Алтынай сажают на бугре две «молоденькие сизоствольные топольки». Дюйшен верит, что будущее девочки в учении, и хочет отправить её в город. Алтынай с восхищением смотрит на него: «горячей волной поднялось в моей груди новое, незнакомое чувство из неведомого ещё мне мира».

Вскоре в школу является тётка с краснорожим человеком, который недавно появлялся в их доме. Краснорожий и ещё двое всадников избивают Дюйшена, защищавшего девочку, и силой увозят Алтынай. Тётка отдала её во вторые жены. Ночью краснорожий насилует Алтынай. Утром перед юртой появляется перебинтованный Дюйшен с милиционерами, и насильника арестовывают.

Через два дня Дюйшен везёт Алтынай на станцию - она будет учиться в ташкентском интернате. Уже отходящему поезду учитель, с полными глазами слёз, кричит «Алтынай!», будто забыл сказать что-то важное.

В городе Алтынай учится на рабфаке, потом - в Москве в институте. В письме она признаётся Дюйшену, что любит его и ждёт. На этом обрывается их переписка: «я думаю, что отказал он мне и себе потому, что не хотел мешать мне учиться».

Начинается война. Алтынай узнаёт, что Дюйшен ушёл в армию. Больше о нём нет вестей.

Уже после войны она едет в поезде по Сибири. В окне Алтынай видит в стрелочнике Дюйшена и срывает стоп-кран. Но женщина обозналась. Люди из поезда думают, что ей привиделся погибший на войне муж или брат и сочувствуют Алтынай.

Проходят годы. Алтынай выходит замуж за хорошего человека: «У нас дети, семья, живём мы дружно. Я теперь доктор философских наук».

Она пишет художнику о произошедшем в аиле: «...не мне надо было оказывать всяческие почести, не мне надо было сидеть на почётном месте при открытии новой школы. Такое право имел прежде всего наш первый учитель... - старый Дюйшен... я хочу поехать в Куркуреу и предложить там людям назвать новую школу-интернат „школой Дюйшена“».

Под впечатлением от истории Алтынай художник думает над ещё не написанной картиной: «...мои современники, как сделать, чтобы мой замысел не просто дошёл до вас, а стал бы нашим общим творением?» Он выбирает, какой из рассказанных академиком эпизодов изобразить на своём полотне.

Творчество киргизского писателя Ч. Т. Айтматова полюбилось русским читателям. Оно несет в себе, то высокое духовное лирическое наполнение, которого часто не хватает в современной литературе. Его произведения заставляют с любовью и душевной чувственностью смотреть на окружающий мир, воспринимать ту красоту, которой он насыщен.

Повесть « Первый учитель» обращает на себя повышенный интерес современных критиков - очень часто ее воспринимают как литературную пропаганду. К сожалению, это самое распространенное заблуждение, касающееся множества советских литературных произведений.

Автор воспевает в первую очередь сильную человеческую личность, а не систему, в которой он живет. Главный герой повести, учитель Дюйшен человек своего времени, свершающий ежедневные подвиги ради процветания государства и общества.

Молодой учитель Дюйшен отправляется в отдаленный киргизский аул, чтобы учить там местных детей. За неимением средств, жители поселка переоборудовали под школу старую местную конюшню, где и происходил процесс обучения. Маленькие ученики обездоленные дети, которые воспитывались так, что главный труд для них заключался в сельскохозяйственной работе, но никак не в учебе.

Среди них маленькая сирота Алтынай, которая после смерти своих родителей вынуждена была жить в семье своего дяди. Девочка не знала доброго отношения к себе родные заставляли ее работать на земле, всячески препятствовали тому, чтобы она посещала школу.

Через некоторое время родные продали ее богатому человеку в жены, однако благодаря вмешательству учителя, который обратился в правоохранительные органы, Алтынай удалось спасти. Дюйшен отправил девочку в детский дом, где она смогла продолжить учебу и благодаря этому смогла достичь высоких жизненных успехов.

Несмотря на то, что повесть занимает два листа, автор сумел изложить в ней и варварские жизненные устои общества, и силу духа человека, который нашел в себе мужество вмешаться в процесс фактически уничтожения другого человека. Учитель Дюйшен это борец за справедливость, строитель нового цивилизованного мира, которые исповедует нормы гуманности, доброты и честности.

Поступок и характер учителя Дюйшена

Героический поступок Дюйшена заставляет жителей аила задуматься о том, насколько правильно они живут и не устарели ли их общественные нормы. Постепенно Дюйшен приобретает все больше приверженцев своих идей, люди соглашаются с тем, что надо что-то менять в своей жизни.

Дюйшен становится своеобразным мостом, по которому люди переходят от мрачного варварского прошлого в светлое, свободное будущее, где независимость человеческой личности наивысшая ценность.

Айтамтов сумел создать образ настоящего коммуниста, который смело воплощает в жизнь идеи социалистического строя, как неотъемлемую часть культурного преображения.

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина - еще только замысел.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую - мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Не пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать эту историю…

x x x

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад через равнину.

А над аилом на бугре стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, - то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, - но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Как бы высоки они ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные - у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.

Позже, много лет спустя, я понял тайну двух тополей. Они стоят на возвышенности, открытой всем ветрам, и отзываются на малейшее движение воздуха, каждый листик чутко улавливает легчайшее дуновение.

Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка…

В последний день учебы, перед началом летних каникул, мы, мальчишки, мчались сюда разорять птичьи гнезда. Всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом взбегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, вроде бы приветствовали нас своей прохладной тенью и ласковым шелестом листьев. А мы, босоногие сорванцы, подсаживая друг друга, карабкались вверх по сучьям и веткам, поднимая переполох в птичьем царстве. Стаи встревоженных птиц с криком носились над нами. Но нам все было нипочем, куда там! Мы взбирались все выше и выше - а ну, кто смелее и ловчее! - и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, точно бы по волшебству, открывался перед нами дивный мир простора и света.

Нас поражало величие земли. Затаив дыхание, мы замирали каждый на своей ветке и забывали о гнездах и птицах. Колхозная конюшня, которую мы считали самым большим зданием на свете, отсюда казалась нам обыкновенным сарайчиком. А за аилом терялась в смутном мареве распростертая целинная степь. Мы всматривались в ее сизые дали насколько хватал глаз и видели еще много-много земель, о которых прежде не подозревали, видели реки, о которых прежде не ведали. Реки серебрились на горизонте тоненькими ниточками. Мы думали, притаившись на ветках: это ли край света или дальше есть такое же небо, такие же тучи, степи и реки? Мы слушали, притаившись на ветках, неземные звуки ветров, а листья в ответ им дружно нашептывали о заманчивых, загадочных краях, что скрывались за сизыми далями.

Я слушал шум тополей, и сердце у меня колотилось от страха и радости, и под этот неумолчный шелест я силился представить себе те далекие дали. Лишь об одном, оказывается, я не думал в ту пору: кто посадил здесь эти деревья? О чем мечтал, о чем говорил этот неизвестный, опуская в землю корни деревцев, с какой надеждой растил он их здесь, на взгорье?

Этот бугор, где стояли тополя, у нас почему-то называли «школой Дюйшена». Помню, если случалось кому искать пропавшую лошадь и человек обращался к встречному: «Слушай, не видел ты моего гнедого?» - ему чаще всего отвечали: «Вон наверху, возле школы Дюйшена, паслись ночью кони, сходи, может, и своего там найдешь». Подражая взрослым, мы, мальчишки, не задумываясь, повторяли: «Айда, ребята, в школу Дюйшена, на тополя, воробьев разгонять!»

Рассказывали, что когда-то на этом бугре была школа. Мы и следа ее не застали. В детстве я не раз пытался найти хотя бы развалины, бродил, искал, но ничего не обнаружил. Потом мне стало казаться странным, что голый бугор называют «школой Дюйшена», и я как-то спросил у стариков, кто он такой, этот Дюйшен. Один из них небрежно махнул рукой: «Кто такой Дюйшен! Да тот самый, что и сейчас тут живет, из рода Хромой овцы. Давно это было, Дюйшен в ту пору комсомольцем был. На бугре том стоял чей-то заброшенный сарай. А Дюйшен там школу открыл, детей учил. Да разве же то школа была - название одно! Ох, и интересные же времена были! Тогда кто мог схватиться за гриву коня и вдеть ногу в стремя, тот сам себе начальник. Так и Дюйшен. Что взбрело ему в голову, то и сделал. А теперь и камешка не найдешь от того сарайчика, одна польза, что название осталось…»

В повести “Первый учитель” Ч. Айтматов ставит перед собой задачу большую: создать могучий реалистический образ коммуниста-ленинца, показать плоды его подвига, идейную и нравственную связь между ним и новым поколением. Грустно признавать, что порой мы просто привыкаем к людям, которые причастны к великим событиям, к незабываемым годам прошлого нашей страны. Ч. Айтматов создал живую легенду об одном из таких людей - о первом учителе из аила Куркуреу Дюйшене Таштанбекове. Этот образ очень реален. Поймет ли современный образованный человек титанический труд и беспримерное мужество этого человека, подвиг, совершенный им, сможет ли он хотя бы приблизительно представить себе условия и обстоятельства, в которых пришлось работать Дюйшену. Эта повесть укладывается всего в двух печатных листах, а какой накал страстей, какие социальные и психологические проблемы и сложный авторский замысел. Куркуреу - аил небольшой. После революции большинство населения Киргизии жило именно в таких маленьких, глухих аилах. Для них советская власть еще не означала освобождения от вековых традиций, тьмы и отсталости. Возможно, дехкане Куркуреу совсем бы выгнали Дюйшена, не будь у него официальной бумаги. Ибо, в сущности, кто для них такой Дюйшен? Сын бедняка. Но бумага с печатью останавливает людей. “В ней вся сила”,- говорят аильчане. Дюйшен страстно берется за дело. Чистит и ремонтирует под школу заброшенную байскую конюшню, помогает детям, кого на руках, кого на спине переносит в школу через обжигающий ноги ледяной ручей, мужественно защищает свою лучшую ученицу Алтынай. Как трудно было им заложить фундамент знаний, на котором вырастут будущие ученые, инженеры, летчики, учителя - строители культуры, нашего будущего. Подвиг Дюйшена не только в том, что он пробуждает в аильских детях жажду к знаниям, он влияет и на все взрослое население Куркуреу. Вначале он одинок, потом его поддерживают односельчане, в первую очередь самый прямолинейный противник просвещения Сатымкуль: “Что уж там говорить, мы тоже кое-что понимать стали”. Это значит, Дюйшен научил отсталый аил думать и чувствовать по-новому, видеть будущее. В повести создан образ несгибаемого коммуниста, становящегося примером для молодежи. Алтынай и Толгонай” - это поколение, выросшее под прямым влиянием Дюйшена. Оно призвано стать прочным мостом для перехода страны от мрачного прошлого к энергичному будущему. Герои мечтают о будущем, и тут вдруг трагедия войны. На страницах повести трагическое дыхание коснулось не только тех, кто сражался на фронтах, но и кто был далеко в тылу, в киргизских степях и городах. Шла война, а дети войны, минуя отрочество, сразу становились взрослыми мужчинами, так как они наследники Дюйшена. Художественное и воспитательное значение творчества Чингиза Айтматова непреходяще, так как в нем органически связаны думы о Родине, разных поколениях, о непрерывающейся связи времен.

Чингиз Айтматов

Первый учитель

Я открываю настежь окна. В комнату вливается поток свежего воздуха. В яснеющем голубоватом сумраке я всматриваюсь в этюды и наброски начатой мною картины. Их много, я много раз начинал все заново. Но о картине в целом судить пока рано. Я не нашел еще своего главного, того, что приходит вдруг так неотвратимо, с такой нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, как эти ранние летние зори. Я хожу в предрассветной тиши и все думаю, думаю, думаю. И так каждый раз. И каждый раз я убеждаюсь в том, что моя картина - еще только замысел.

Это не прихоть. Я не могу поступить иначе, потому что чувствую - мне одному это не по плечу. История, всколыхнувшая мне душу, история, побудившая меня взяться за кисть, кажется мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я боюсь не донести, я боюсь расплескать полную чашу. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом, подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом у мольберта, чтобы они волновались вместе со мной.

Не пожалейте жара своих сердец, подойдите поближе, я обязан рассказать эту историю…

Наш аил Куркуреу расположен в предгорьях на широком плато, куда сбегаются из многих ущелий шумливые горные речки. Пониже аила раскинулась Желтая долина, огромная казахская степь, окаймленная отрогами Черных гор да темной черточкой железной дороги, уходящей за горизонт на запад через равнину.

А над аилом на бугре стоят два больших тополя. Я помню их с тех пор, как помню себя. С какой стороны ни подъедешь к нашему Куркуреу, прежде всего увидишь эти два тополя, они всегда на виду, точно маяки на горе. Даже и не знаю, чем объяснить, - то ли потому, что впечатления детских лет особенно дороги человеку, то ли это связано с моей профессией художника, - но каждый раз, когда я, сойдя с поезда, еду через степь к себе в аил, я первым долгом издали ищу глазами родные мои тополя.

Как бы высоки они ни были, вряд ли так уж сразу можно увидеть их на таком расстоянии, но для меня они всегда ощутимы, всегда видны.

Сколько раз мне приходилось возвращаться в Куркуреу из дальних краев, и всегда с щемящей тоской я думал: «Скоро ли увижу их, тополей-близнецов? Скорей бы приехать в аил, скорей на бугорок к тополям. А потом стоять под деревьями и долго, до упоения слушать шум листвы».

В нашем аиле сколько угодно всяких деревьев, но эти тополя особенные - у них свой особый язык и, должно быть, своя особая, певучая душа. Когда ни придешь сюда, днем ли, ночью ли, они раскачиваются, перехлестываясь ветвями и листьями, шумят неумолчно на разные лады. То кажется, будто тихая волна прилива плещется о песок, то пробежит по ветвям, словно незримый огонек, страстный горячий шепот, то вдруг, на мгновенье затихнув, тополя разом, всей взбудораженной листвой шумно вздохнут, будто тоскуя о ком-то. А когда набегает грозовая туча и буря, заламывая ветви, обрывает листву, тополя, упруго раскачиваясь, гудят, как бушующее пламя.

Позже, много лет спустя, я понял тайну двух тополей. Они стоят на возвышенности, открытой всем ветрам, и отзываются на малейшее движение воздуха, каждый листик чутко улавливает легчайшее дуновение.

Но открытие этой простой истины вовсе не разочаровало меня, не лишило того детского восприятия, которое я сохраняю по сей день. И по сей день эти два тополя на бугре кажутся мне необыкновенными, живыми. Там, подле них, осталось мое детство, как осколок зеленого волшебного стеклышка…

В последний день учебы, перед началом летних каникул, мы, мальчишки, мчались сюда разорять птичьи гнезда. Всякий раз, когда мы с гиканьем и свистом взбегали на бугор, тополя-великаны, покачиваясь из стороны в сторону, вроде бы приветствовали нас своей прохладной тенью и ласковым шелестом листьев. А мы, босоногие сорванцы, подсаживая друг друга, карабкались вверх по сучьям и веткам, поднимая переполох в птичьем царстве. Стаи встревоженных птиц с криком носились над нами. Но нам все было нипочем, куда там! Мы взбирались все выше и выше - а ну, кто смелее и ловчее! - и вдруг с огромной высоты, с высоты птичьего полета, точно бы по волшебству, открывался перед нами дивный мир простора и света.